Валерий Гусев - Неуловимая коллекция

– И чего будем делать?

– Сначала нужно точно узнать - собакинский это пистолет или нет, а уж потом что-то делать.

– А как узнать? Спросить, что ли, Карабаса?

– Зачем Карабаса? - удивился я такой наивности. - Собакина спросим. И если он скажет: да, пистолет его, тогда возьмемся за Карабаса. Его спросим, по полной программе.

Алешка засмеялся. И я тоже. Мы знали, над чем смеемся.

Правда, как оказалось, рановато…

И Я ТАК МОГУ, ПОДУМАЕШЬ…

Мы вернулись в Москву. С клюшкой и с бабушкиными гостинцами. И папа тоже вернулся с рыбалки.

– Как улов? - спросили мы.

Папа молча показал большой палец, а мама незаметно хмыкнула. (Потом мы заглянули в холодильник: там лежали две сморщенные жалкие рыбешки, неопровержимо - любимое папино словцо - похожие на мелкую мороженую треску).

– А вы чего так быстро отгостили? - спросил он нас в свою очередь. - Нагулялись уже?

– Варенье у бабушки кончилось, - немного приврал Алешка. - Но мы к ней опять съездим. Не оставлять же старого человека без присмотра.

– Скажите, пожалуйста, - удивился папа, недоверчиво качая головой. - Какой ты стал сознательный… И заботливый. Знать, варенье-то у бабушки еще осталось.

– И рыба тоже, - отомстил Алешка. - Очень большая и свежая. Не как у нас, в семье рыбака.

– А ты попробуй хоть такую поймать, - завелся папа. - Это тебе не клюшкой махать.

– Поймаю, - многозначительно пообещал Алешка. - Очень крупную рыбу поймаю. Клюшкой. Посмотришь!

И они стали спорить о том, кто бесполезнее проводит время: рыбак на реке или хоккеист на льду.

Оба хороши, решил я и пошел в папин кабинет полистать газеты - вдруг через какое-нибудь объявление или рекламу удастся выйти на художника Собакина. Однако мне не повезло. Нигде не упоминалось о персональной выставке «оригинального мастера современной кисти». И я вернулся к нашим спорщикам.

Дискуссия была в самом разгаре. Как на экране телевизора перед самыми выборами. Папа с Алешкой стояли друг против друга, оба красные и взъерошенные, а мама, словно ведущая программы, пыталась их растащить и направить полемику в мирное русло.

– …и еще неизвестно, от кого вреда меньше, - аргументировал Алешка. Даже не аргументировал, а просто орал. - Вы со своими удочками скоро всю рыбу выловите! А наши природные ресурсы и так оскудели!

– Это кто же тебе сказал? - удивился папа.

– Фролякин!

– Ну, это, конечно, авторитет…

– Руки мыть! - вмешалась в их спор мама. - Обедать пора.

– Я эту дохлую рыбу есть не буду, - нанес Алешка решающий удар.

И папа неожиданно согласился:

– Я тоже. Не рискну.

А мама вообще сказала:

– Я ее уже выбросила. - И всех этим примирила.

Только я остался в сомнении. Мне почему-то показалась странной и подозрительной эта дискуссия. Будто оппоненты старались скрыть друг от друга истинную причину спора. Ну, Алешка - это понятно, маскирует наши дела. А папа? Честное слово, мне кажется, он знает о них гораздо больше, чем… мы сами. А если так, то почему он не вмешивается? Почему не запирает нас в шкаф своей твердой милицейской рукой?

Ответ на это был. Но он пришел мне в голову гораздо позже. Когда уже был не нужен…

За обедом я с поразительной ловкостью перевел разговор на нужную тему. Когда мама поставила на стол селедку, украшенную зеленым луком, я сказал:

– Вот это да! Ма, это просто натюрморт! - И сразу, вполне логично, спросил папу: - Кстати, как твои дела? Скоро художника обрадуешь?

– Скоро, - буркнул папа, разрушая вилкой «натюрморт».

– А у него хорошие картины? Красивые?

– Сходите посмотрите. - Папа пожал плечами. - У него постоянная экспозиция на Кузнецком Мосту.

– И я с вами, - сказала мама. - Возьмете меня с собой?

Мы с Алешкой похолодели - сорвалась разведка. Но тут пришла помощь. От папы.

– Не советую, - заботливо проговорил он. - Ты этого не переживешь.

В какой-то степени папа оказался прав.

Вся экспозиция Собакина разместилась в трех небольших разгородках: «Ранний период творчества», «Прозрение» и «Озарение».

Ранний период нам понравился. Там висели всякие нормальные пейзажи, стройки пятилетки, трудовые будни, симпатичные портреты людей труда и артистов.

В разделе «Прозрение» висело что-то не очень понятное. Например, лохматая волчья голова с раскрытой зубастой пастью и подписью: «Звериный оскал коммунизма». Или - лошадиное копыто с подковой, из-под которого жалобно пищит раздавленный суслик. Это творение называлось «Под железной пятой тоталитаризма».