Анна Литвиновы - Даже ведьмы умеют плакать

Вот это приветствие – а ведь мы столько не виделись, и я за него беспокоилась, и искренне желала, чтобы Ряха выздоровел!

– Я не опаздываю, Аркадий Семенович. Я у вас больше не работаю.

Он так и замер: стоит недвижим, только жирные щеки трясутся. Осложнение, что ли, после болезни? Не понимает с первого раза? И я повторила:

– Я в вашем отделе больше не работаю.

– Вот как, – наконец отреагировал Ряхин.

По его лицу пробежала целая гамма настроений: недоумение, досада… и наконец торжество. А я-то, дура, надеялась хоть на искорку сожаления! И на вопрос: «Но почему, Кузьмина?! Почему ты уходишь? Чем мы тебе не угодили?»

Но вместо этого Ряхин хмуро спросил:

– А зачем ты тогда явилась?

Вот это разговор у нас получается! Я изо всех сил постаралась скрыть и разочарование, и обиду. Сухо ответила:

– Хочу забрать свои вещи и попрощаться.

Против этого ему возразить было нечего. Кивнул, процедил сквозь зубы:

– Что ж… тогда пошли.

Вот и плакала моя «неспешная прогулка по коридорам» – пришлось сразу семенить в отдел, поспешая за могучими шагами Ряхина, да еще и беседу вести. А все мои беседы с шефом – хоть до увольнения, хоть после – никогда не проходили мирно и гладко. И хотя Ряха уже не имел права на меня наезжать, он хмуро изрек:

– Концепцию по Усачевой ты так и не переработала.

Да разве до его дурацкой концепции мне было в последние дни?! Больше всего хотелось ответить коротко и ясно: «Да пошел ты!» Но не буду же я в последний день в головном офисе устраивать склоку! Воспитание не позволяет, да и, честно говоря, смелости недостает. Вот и пришлось виновато улыбаться и блеять:

– Нет, Аркадий Семенович, я не успела. Но я не сомневаюсь: Антонина Кирилловна с этой задачей справится лучше.

Ряхин твердо ответил:

– Я в этом тоже не сомневаюсь.

А я пригляделась к самодовольной физиономии шефа и увидела, как по ней пробежала тень. И порадовалась: похоже, соврал мне Ряхин. Понимает он, кажется, что за никчемная штучка эта Дроздова. Въехал, что Кирилловна годится на роль сиделки или ретранслятора начальственных указаний. А вот чтобы концепцию разработать – у нее мозгов явно не хватит.

Но разве Ряхин когда признается, что не прав? Нет, тут же снова начал кусаться. С презрением спросил:

– Могу я узнать причины, по которым ты уходишь?

– Можете, – кротко ответила я. – Я выхожу замуж и уезжаю в Вену.

Ни тени интереса – только новый ушат презрения.

– Значит, свою карьеру ты завершила?

– Завершила? С чего вы взяли? – искренне удивилась я.

– Ну, а как же иначе? – снисходительно произнес шеф. – Раз замуж, да еще и в Европу, значит, у тебя теперь другая планида будет. Кирха, киндер, – он замялся – видно, забыл, как будет по-немецки окончание фразы, и добавил на русском: – Кухня.

Вот проклятый шовинист! Но неужели я ни разу в жизни этого противного Ряхина так и не отбрею?

– В кирху я не хожу. Киндера мне заводить пока рано, а на кухню возьму помощницу по хозяйству, – спокойно ответила я.

– А сама чем заниматься будешь? – В ряхинских заплывших глазках впервые мелькнули искорки любопытства.

– Как – чем? Работать. – Мне с трудом удалось скрыть злорадство в голосе.

– Работать? В Вене? И кем же? Посудомойкой? – С каждым новым вопросом тон Ряхина становился все надменнее.

– Ну почему же сразу посудомойкой, – спокойно ответила я. – Главой австрийского представительства «Стил-Оникса».

– Ты шутишь, – утвердительно произнес Ряхин.

Его румянец, усилившийся за время болезни, таял на глазах.

– Я никогда не шучу, когда дело касается работы, – заверила я. – Вчера генеральный подписал приказ.

В этот момент мы и подошли к отделу маркетинга.

Ряхин – кажется, мне все-таки удалось его прошибить – так разозлился, что не только дверь передо мной не распахнул, но и для верности оттеснил на входе плечом. Вот и он, мой отдел, такие милые, привычные лица. Даже Дроздову – и ту приятно повидать, если практически в последний раз…

Впрочем, она на меня не обратила никакого внимания. Тут же вскочила из-за стола, радостно запищала:

– Доброе утро, Аркадий Семенович!

Коллеги – вот противные карьеристы! – тоже заблеяли: «Здравствуйте, Аркадий Семенович!» А меня будто и нет. И только верный Мишка Берг не предал – его бас легко перекрыл писк Дроздовой и поддакивание остальных прихлебателей:

– Привет, Лизка! Рад тебя видеть!

Ряхин хмуро посмотрел на Берга, но тот бесстрашно выдержал его взгляд и еще громче сказал: