Далия Трускиновская: Секунданты

– Так, значит, не в вызове дело? – осознал Широков.

– Да не уехал бы он ни за что! – воскликнула Верочка. – Ну как он отсюда уедет?..

– Какие-то вселенские враки… – буркнула Изабо.

– Так что оставьте вы в покое Второго, – сказал наконец Карлсон. – Дайте человеку спокойно жить и работать. У него не было другого выхода. А теперь… ну, через пару месяцев… ну, в общем, пусть его спокойно пишет свои повести! Он ведь хорошо пишет, я сам читал, и рукописи, и опубликованное…

– Это ты с ним беседовал? – спросила Изабо.

– Я с ним уже потом побеседовал, перед тем, как комиссовался… – лицо Карлсона стало жестким, внезапно он усмехнулся и фыркнул. – Так что трогать его искренне вам не советую.

– Какое все-таки свинство… – прошептала Верочка.

– Чего и следовало ожидать, – тупо глядя в пол, ответил ей Широков. Услышанное настолько его ошарашило, что он как-то незаметно осел в кресло и наполовину съежился. – Значит, рукописи погибли…

Валька посмотрел на него – и тут увидел между диваном и портьерой едва обозначенный туманной линией силуэт. Сперва он подумал было, что это возникает женщина.

Но когда отбросил тень на стенку длинный гриф, Валька понял, что видит гитару…

Гостиничные обои были казенные – в мелкий цветочек, желтый и голубой. Оттого и призрак гитары был в такой же цветочек, будто инструмент обтянули ситцем. Валька даже развеселился – вот получилась бы у Чесса песня о ситцевой гитаре! Ничего кроме случайного образа еще не было, но Валька знал, что отсюда и стартует песня. О том, что это невозможно, он не думал – просто обрадовался идее.

Очерченное контуром пространство сперва как бы полиняло, потом сделалось темнее и на нем обозначилась тонировка древесины, нарисовались тени от струн.

Валька знал эту гитару наизусть, как помнят пальцами тело любимой, знал, где стерся лак и стенка стала шероховатой, знал капризы каждого колка! Он увидел свою смуглую, свою ненаглядную явственно, она заняла весь угол, почти не опираясь грифом о стену, как будто подвешенная на невидимой струне. Он увидел перед глазами гитару – и обрадовался ее присутствию.

– Ну, значит, разбегаемся, что ли? – подвел итог Карлсон. – Будем считать этот милый вечер недействительным. Деньги на такси есть у всех. Идем, Изабо. Не расстраивайся. Не женское это дело – дуэли. Впрочем, что ни делается, все к лучшему. Представь, что это зрел гнойный нарыв. Зрел, зрел, и вот его прорвало. Больно, конечно, зато дело пойдет на поправку. Теперь ты понемногу работать начнешь… Не получилось из вас секундантов – и Слава Богу!

– Ты знала, кто этот человек? – тыча пальцем в Карлсона, вдруг с глухой яростью спросил Широков.

Скосив на него глаза и фыркнув, Изабо встала и подошла к Вальке.

– Прости, если сумеешь, – сказала она. – Я была в эти дни так счастлива… Ты и представить не можешь…

– Могу, – ответил Валька.

Тогда она подняла виноватые глаза – и вдруг ее лицо изменилось. Возник тот диковатый оскал, который иногда заменял ей улыбку.

Если бы этот оскал продлился менее секунды! Но он получился долгим, лицо отделилось от тела, от стен, повисло в темном пространстве… Шар, еще один шар, готовый занять место в треугольнике, подумал Валька. Две женщины, любящая и любимая… И кудрявая девочка, играющая с нарисованным зайцем! И пластилиновое распятие с воскресшим Христом!

Он быстро выстраивал еще одну сложную систему, еще одну композицию, на манер своих любимых, стереометрических. Вернее, успевал следить за тем, как она складывается, и позволял проникать в нее лучам и шарам той композиции, что досталась от Чесса, – черному кавалерийскому пистолету, толстой книге с портретом Анны. И бликом на еще одном шаре засиял клочок озера с двумя уточками и двумя веерами воды…

А Изабо все смотрела на него и, очевидно, увидела в его глазах некое отражение… Потому что лицо ее вдруг прояснилось.

Она не могла сказать вслух того, что подумала, но Валька все-таки это услышал.

– И все-таки Божий суд! – подумала она.

– Да, – беззвучно ответил он, еще не представляя себе, как это возможно. Но он уже стоял на бескрайнем льду под белым небом! Единственное, что чернело, – это силуэт человека на том конце дорожки да тульский пистолет в руке.

Затем Валька посмотрел на Широкова. Непостижимой силой, проснувшейся в душе и пронизавшей его всего до кончиков ресниц, он заставил того отвести затравленный взгляд от довольного исходом дела Карлсона.