Наталья Александрова - Бассейн в гареме

Очнувшийся от сна Рувимчик чуть не стал заикой на всю жизнь, увидев маленькое разноцветное чудовище. Отмыли ребенка с большим трудом, так что Рувимчик чуть не опоздал в Академию. Копию он положил в своем чуланчике на столик и убежал на занятия. А потом позвонила еще одна жена – не то третья, не то четвертая, – по правде сказать, Рувимчик иногда путался в счете, и сказала, что у детей в садике карантин, и они сидят дома, а ей, жене, нужно срочно уходить на собеседование по поводу работы. И что если Рувимчику дороги его дети, то он бросит все и приедет, потому что они сейчас одни в квартире.

Несчастный Рувимчик представил, как его ненаглядные дети – девочки-близняшки пяти с половиной лет – находят спички и устраивают пожар, или ножницами режут шелковое мамино платье, а заодно и пальцы, или же открывают дверь незнакомому злодею с приветливым голосом, пришел в ужас и полетел сломя голову спасать собственных детей. Копию он оставил на столике, решив не закрывать дверь чуланчика и посчитав, что если Аристархову нужна копия, то он ее найдет, а с деньгами потом разберутся.

Надежда Николаевна с деловитым видом прошла холл, поднялась на второй этаж и пошла по коридору. Народа там почти не было – студенты и преподаватели разбрелись по классам. Вспомнив Ленины наставления, Надежда без труда нашла в углу возле лестницы маленькую дверь и отворила ее с душевным трепетом. Все сходилось: маленькая комнатка, посредине – пустой мольберт. В комнате по-прежнему никого не было, и Надежда перевела дух. Не думая, что она скажет, если явится хозяин помещения, Надежда устремилась к столику, заваленному холстами. Долго искать не потребовалось, хотя она и сама не знала, какого черта здесь ищет. Тем не менее она с непонятным удовлетворением обнаружила лежащую сверху картину: размер примерно шестьдесят на семьдесят сантиметров, бассейн, мозаичная плитка на полу и женщина с длинными волосами, сидящая на краю бассейна…

– Мистика какая-то! прошептала Надежда. – Вот же проклятая картина. А что же тогда взял профессор?

Но приглядевшись, а главное, потрогав картину пальцем, Надежда поняла, что это копия – краски были совсем свежими.

«Так, – пронеслось в голове, – Лена поставила картину на мольберт. Аристархов, очевидно, собираясь забрать копию, вошел, увидел картину, принял ее за копию, спокойно забрал и ушел. Если бы у него было больше времени, он бы, конечно, заподозрил неладное – все-таки специалист. Сейчас я не буду думать, в чем тут дело, откуда взялась копия и почему именно сейчас профессору Аристархову понадобилась копия украденной картины. Важно одно: у профессора сейчас подлинник картины из Эрмитажа, а поскольку он думает, что это – копия, то возвращать ее в Эрмитаж не собирается. Тут, в Академии, мне больше делать нечего».

Не долго думая, Надежда свернула копию в рулон, спрятала в непрозрачный полиэтиленовый пакет и бросилась вон из мастерской, от души надеясь, что никого по дороге не встретит.

Аркадий Западло был личностью увлекающейся. Увлекался он в основном спиртными напитками различной крепости, предпочитая те, которые горят. Чего ему только не случалось пить в своей длинной и полной треволнений жизни! Не говоря уже об обычных напитках крепостью от 12 до 96 градусов, он пил все выпускавшиеся отечественной промышленностью одеколоны и даже, проснувшись однажды туманным и отвратительным утром в спальне умопомрачительной новорусской мадам, влил себе в глотку флакон безумно дорогого французского одеколона. Ни он, ни мадам не могли вспомнить, как их угораздило оказаться в одной постели, и мадам так обрадовалась, когда Аркадий бесследно исчез из ее жизни, что на одеколон она махнула своей холеной рукой. Кстати, Аркадий говорил потом своим многочисленным знакомым, что французский одеколон ему совершенно не понравился – жестковат и букет невыразительный. Наш, незабвенной памяти «Тройной», или простенький «Саша» фабрики «Северное сияние» куда интереснее. То же самое говорил он и о французских коньяках, жестких и резковатых, которым предпочитал армянские петербургского разлива.

Неоднократно приходилось Аркадию пить тормозную жидкость, и он с закрытыми глазами мог определить на вкус ее марку и даже модель транспортного средства, из которого ее слили. Однажды, когда трудная творческая судьба занесла его в Североморск, где он расписывал ромашками, васильками и героическими лицами современников столовую штаба флота, дружелюбные веселые подводники угостили его подозрительной жидкостью, которую они извлекали понемногу из торпедного аппарата. Жидкость была вполне сносного качества, только торпеда на учениях застряла в аппарате, и старшему лейтенанту Поползню объявили строгий выговор с занесением в вытрезвитель.