Ольга Тарасевич - Крест Евфросинии Полоцкой

В реанимационное отделение госпиталя пускать не хотели. Тогда Сергей, совершенно себя не контролируя, просто оттолкнул загородившую проход медсестру и помчался вперед по коридору.

– Халат хоть возьми, – неслось вслед.

Он снова и снова распахивал двери палат, не мог остановиться. Папы нигде не было.

– Ты прошел уже! – кричала медсестра. – Возле ординаторской, туда.

Не папино лицо на подушке – чужое, бледное, заострившееся. Но эти капельницы на подставках, негромко тикающая аппаратура успокаивали.

– Как ты себя чувствуешь?

Отец открыл глаза и едва заметным жестом показал на стул.

– Садись. Мне надо много тебе рассказать. Мы никогда об этом не разговаривали. Я все собирался и не мог решиться. Сомневался, не верил. Но теперь я понимаю, что не могу уйти…

– Папа!

– Послушай. Просто выслушай. Ты знаешь, что мамины родители умерли, когда она была совсем малышкой. Три вроде года ей было тогда или четыре. По документам фамилия ее – Захарова. Мне кажется, это не настоящая ее фамилия. Предполагаю, что ее отец… после войны… по каким-то причинам поменял документы. У твоей мамы сохранился его блокнот. В нем указывалось что-то вроде плана нашего участка в Зареченске. Она хранила его, как память об отце. Там еще были стихи, записи личного характера. Ей и в голову не приходило обратить внимание на план. Но, когда я увидел этот блокнот, этот чертеж, то сразу отметил: одного из объектов на участке нет. И вроде бы никогда не существовало никаких построек в глубине сада.

– Папочка, отдохни, – не выдержал Сергей, с болью замечая: бледное лицо отца заблестело от пота.

– Я нашел там эту вещь, сынок. Нашел, посмеялся и забросил на чердак. Время тогда такое было. О церкви и Боге всерьез никто не думал. И даже когда родился ты и умерла Светлана, у меня и мысли не возникло, что это связано с крестом. Он валялся на чердаке в нашем доме в Зареченске, мы жили в Москве. Так прошло еще несколько лет. А потом, когда мы проводили лето в Зареченске, к нам приехал дядя Миша. Помнишь его?

Сглотнув подступивший к горлу комок, Сергей кивнул.

– Дядя Миша увлекался историей, – задыхаясь, продолжил папа. – И я вспомнил про крест. Миша забрал его с собой, показал специалистам. И объяснил, какая это вещь. У меня в руках оказался крест Евфросинии Полоцкой. Уникальная реликвия. Тогда-то у меня и появились предположения, что настоящая фамилия маминого отца была Прудников. Так как, покопавшись в архивах, я выяснил, что офицер под такой фамилией получил приказ вывезти крест из Белоруссии. Больше никакой информации об этом офицере не было… А реликвия… Я решил ее продать. Конечно, по голове меня в нашем ведомстве за такое бы не погладили. Но Миша сказал, что у него связи, что никто ничего не узнает. Его дача сгорела в ночь накануне сделки. Утром должен был прийти покупатель, принести деньги и забрать крест. Ночью вспыхнул пожар. Сгорело все, кроме креста. Миша вернул его мне и посоветовал передать этот предмет церкви. Но как? Я – сотрудник КГБ, я – атеист. И что, мне идти к попам? Тогда мы с Мишей решили поступить хитро… Теперь я понимаю, не хитро, а глупо…

Отец хотел еще что-то сказать. Его губы шевелились, но он уже не мог вымолвить ни слова.

Сергей выскочил в коридор и закричал:

– Врач! Сестра! Скорее!

Чьи-то фигуры склоняются над папиной постелью. Негромкий треск разбиваемых ампул, шприцы. И невыносимое осознание того, что папа есть, он рядом, где-то здесь. Только уже не на кровати…

Когда родился Дениска. Когда бывшая жена собрала вещи и ушла. Когда вдребезги разбилась налаженная жизнь. Только тогда весь этот разговор, до мельчайших подробностей, вдруг вспомнился. И Сергей пытался все выяснить, и разыскать крест, и вернуть его в Полоцк. Но ничего не получалось…

Как же он перепугался, когда убили Сашу и Никиту Грековых, и он вместе с Николаем Рахманько приехал на место, где разыгралась трагедия, и вдруг появилась та самая записка. Сергей был уверен, что ребята нашли крест. Возможно, пытались его продать. А такими вещами не шутят. Потом, после разговора с Федором Борисовичем, он узнал: отец в тот день, 22 августа, попросил коллегу захватить и его документы. Но не сказал, что с ними делать! Очевидно, что записка была подготовлена заранее. Когда под окнами бушует жаждущая крови толпа, меньше всего будешь думать о шифре. Очевидно, папа собирался все рассказать. Но не успел. Федор Борисович же обнаружил эту записку в своем архиве лишь спустя много лет. Ничего не понял, но выбрасывать, на всякий случай, не стал…