Ольга Тарасевич - Крест Евфросинии Полоцкой

И бумага превратилась в горстку пепла.

– Алтарь храма на Широкой! Слава Богу! – вырвалось у Ковалева.

Следователь Седов просил с ним связаться сразу же, как только удастся расшифровать запись. Но Михаил Игоревич посмотрел на квадратные, висевшие на стене часы и покачал головой. Четыре ночи! К тому же у него просто нет, совершенно нет сил что-либо объяснять.

– Вздремну пару часиков, – прошептал он и задул свечу. Ноутбук решил не отключать: компьютер сам перейдет в спящий режим минут через двадцать.

Королев с трудом дотащился до кресла, рассчитывая отдохнуть пару минут, а потом волевым усилием дойти до спальни и раздеться. И буквально через секунду заснул безмятежным, сладким, глубоким сном…

– Алтарь храма на Широкой! Конечно же, именно там! Можно было и раньше догадаться!

Сергей Филимонов снял наушники и облегченно откинулся на сиденье. Надо немного успокоиться. Дождаться, пока перестанут трястись руки, пока хоть чуть-чуть угомонится бьющееся уже в горле взволнованное сердце.

– У меня есть это время! – Сергей треснул ладонью по рулю. – У меня есть это время! Потому что Королев, кажется, отрубился. Потому что Седов поговорит с профессором только завтра. Потом ему потребуется минимум несколько часов для того, чтобы установить, где находится храм. Я в любом случае его опережу. И все наконец, закончится…

… – Михаил Игоревич Королев? Федеральная служба безопасности Российской Федерации, майор Филимонов. Пройдемте к выходу, мне нужно задать вам пару вопросов.

Лицо седоволосого, еще секунду назад безмятежно улыбавшегося профессора побледнело.

Сергей смотрел на растерянные, огромные под стеклами в толстой оправе голубые глаза, и ему казалось, что он читает все мысли Михаила Игоревича.

Был в Вене. Встречался с иностранными коллегами. Возможно, выпивал. Не исключено, рассказал пару-тройку политических анекдотов. Или выразил неудовольствие проводимой в стране политикой. И вот за ним уже пришли…

Старшее поколение, прошедшее через советскую систему, мыслит и всегда, до конца дней своих будет мыслить только так. Это молодежь, парень или девчонка лет двадцати, уставившись на красную корочку, безо всякого страха поинтересовались бы:

– А что это за жесть такая, Федеральная служба безопасности?

И даже демонстративно надули бы пузырь из жевательной резинки.

А люди зрелого возраста – они не такие. Советская система шандарахнула всех так сильно, что при слове «КГБ» или «ФСБ» до сих пор вздрагивают абсолютно все. Кто-то сожалеет: распалась великая страна. Кто-то радуется: стало больше свободы. Но у страха такие глубокие корни, что целиком их не выкорчевать, не выдернуть. Невольные опасения будут всегда. Даже сегодня…

– Садитесь, – распорядился Сергей, открывая пассажирскую дверцу своего «Вольво». – Давайте я вам помогу поставить чемодан в багажник.

– А где, – профессор попытался улыбнуться, но его онемевшие губы едва растянулись в беспомощной гримасе, – черный «воронок»?

– Будет вам «воронок», – бесстрастно заметил Сергей. – Будет. Или нет. От вас все зависит.

Он ехал в Москву и искоса поглядывал на нервничающего Михаила Игоревича. Только бы сердце у профессора не прихватило. Возись с ним потом.

– Мы едем на Лубянку? – голос Михаила Игоревича дрогнул. – Но… почему?

«Не переборщить бы со спецэффектами», – подумал Филимонов, озабоченно отметив: Королев задыхается.

– Михаил Игоревич, мы едем к вам домой. Успокойтесь, пожалуйста. Я буду просить вас о помощи. Кстати, вы уже включили сотовый телефон?

Профессор полез в карман брюк, посмотрел на трубку, кивнул.

– Отключите пока. Потом я вам все объясню. Нам требуется ваша помощь в расследовании очень важного дела, – пояснил Сергей, вдавливая в пол педаль газа.

Скорее добраться до дома Королева. Установить «жучок», напугать до смерти. И убраться до появления следователя!

Отчаяние рождает убедительность. Так из-под толщи равнодушной, топящей жизнь воды рвешься к глотку воздуха. Так не чувствуешь боли, пытаясь выбраться из завала камней, и наплевать на содранные ногти, на все наплевать, кроме виднеющейся в камнях полоски света. Знакомой, возможной. Недостижимой.

Расположившись в кресле профессорского кабинета, Сергей поражался самому себе. Он, особо не эмоциональный, типичный интроверт, для которого при общении с любым незнакомым человеком надо делать над собой определенное усилие, в два счета сочинил роман. Наверное, мог бы и в стихах, но это негативно сказалось бы на убедительности.