Ольга Тарасевич - Крест Евфросинии Полоцкой

Клиника, обед в ресторане, снова клиника, дом.

Жизнь Антипова оказалась довольно однообразной. Но с однообразием можно смириться, если рассчитываешь на крупный выигрыш. А Гаутама очень хотел выиграть. Поэтому, следуя тенью за «Лексусом» хирурга, дежуря возле клиники и возле дома, он соблюдал предельную осторожность. Никаких слишком демонстративных приближений. Никаких попаданий в объектив скрытых камер, глазки которых виднелись на здании клиники «Ле Ботэ» и парочки ресторанов, где Тимур Андреевич имел обыкновение обедать.

Осторожность и терпение. Терпение и осторожность…

…Не отрывая глаз от вожделенного бампера, Гаутама ответил на звонок сотового телефона.

«Наверное, жена опять потребует денег, – пронеслось в голове. – Будут деньги. Будет ее театральный. Все будет. Я выполню любой каприз Инги. Конечно, наш брак – это всего лишь ступень в самопознании и самосовершенствовании. Мне надо идти дальше. Но я всегда буду благодарен ей за то, что она указала мне путь, которым следует двигаться».

– Саша, где тебя носит? У меня новости!

– Премьера очередного блокбастера? Дорогая, давай это обсудим позднее. Я сейчас занят.

– Какой блокбастер! Саша, ты издеваешься надо мной?! Какие могут быть премьеры, когда мы занимаемся таким важным делом! Саш, появилась новая информация о кресте Евфросинии Полоцкой…

Снап изнывал от жары. Рыжая смешная мордуся потемнела от пота. И в грустных карих глазах пса Лике Вронской чудился немой укор.

«Доколе все это будет продолжаться? Хозяйка, сделай же что-нибудь. Я так больше не могу!» – явственно читалось в собачьем взгляде.

– Снап! Филя к нам идет! Твой друг, Филин! Сейчас ты играть с ним будешь!

По зеленой лужайке к своему приятелю уже мчался, топая, как стадо слонов, черный стаффордширский терьер с некупированными ушами. Когда Лика первый раз увидела эту приближающуюся гору мяса, радостно щелкающую массивными челюстями, то готова была растерзать хозяина Фили, халатно спустившего с поводка собаку бойцовской породы. Но все ее опасения увидеть своего любимца разодранным на клочки оказались безосновательными. «Бойцы», при хорошем воспитании и нормальной наследственности, вовсе не представляют опасности. Снап и Филин быстро стали лучшими друзьями, увлеченно носились по парку, отбирали друг у друга палку, а устав, лениво валялись на траве.

Помахав рукой хозяину Фили Сергею, судя по выправке, то ли спортсмену, то ли военному, Лика недоуменно уставилась на Снапа. Всегда делающий вокруг приятеля круг почета пес остался лежать на пузе, только вяло махнул хвостом. Филин, испустив глубокий вздох, плюхнулся рядом. С розовых языков тяжело дышащих собак ручьями лилась слюна.

– Жарко им, – лаконично сказал Сергей.

– Жарко, – согласилась Лика. – Давайте по аллее пройдемся. А то они сами с места не сдвинутся, так и проваляются в тенечке. Мой собакин спит дома круглыми сутками. Уже пролежни, наверное, скоро появятся.

Если бы за молчание давали награды и звания, Сергей явно стал бы обладателем титула «народный молчальник России». Максимум раз в неделю от него можно было услышать короткую тираду по поводу достоинств того или иного сорта корма, типа ошейника или поводка. Лику, привыкшую трещать без умолку, низкие коммуникативные потребности хозяина Фили вначале раздражали. Потом она привыкла. А сейчас даже радовалась его молчанию. Оно не мешало ей погрузиться в свои мысли.

…В последнюю неделю с ней происходит что-то не то. Что-то очень неправильное. Ох уж эти серые глаза-звезды. Но нельзя о них думать. Отец Алексей – священник. К тому же женатый. Поэтому прочь все планы, мечты, фантазии. Даже если они сами собой заполоняют сознание.

Говорит себе, твердит заклинание: прочь, прочь. А все равно думает. Словно девчонка, перебирает четки воспоминаний. Как посмотрел, что сказал, звонил, не звонил, позвонит ли?

Она вела себя плохо. Отвратительно. Совершенно неправильно. Но, возвращаясь из недавней поездки, просто не сдержала себя в руках.

И все-таки… хорошо, что это было. Припаркованная на лесной поляне машина, беззаботно заливающиеся птицы, разлитый в воздухе аромат цветов. И… его губы. Вначале чуть напряженные, недоуменные. И дрогнувшие, и приоткрывшиеся, и разбуженные.

Не вспомнить, сколько длились те объятия. Ослепленная память только сохранила тепло его сомкнувшихся на талии рук, лихорадочный стук его сердечка и чистый, как прохладный ручей, сладкий-сладкий вкус поцелуев. Потом все исчезло. На минуту или вечность.