Ольга Тарасевич - Крест Евфросинии Полоцкой

Такой дрожи у людей он никогда не видел. Освещаемый закрепленным на дереве фонариком, осужденный в полосатой робе трясся так, что каждый шаг, малейшее продвижение вперед буквально на сантиметр сотрясало обоих конвоиров. «Обладателям» таких статей даже по коридорам СИЗО предписано передвигаться, низко наклонившись, фактически с изломанным под углом в 90 градусов туловищем. Тем отчетливее сейчас заметно темное пятно на брюках. Обмочился напоследок…

«Как хватило конвоирам сил пройти эту пару метров? Как им удалось уложить его лицом на землю, с головой, свешивающейся в яму?», – подумал он и скрипнул зубами.

Теперь понятно, почему возле ямы стоит с веревкой еще один член группы. Он мгновенно набросил петлю на шею, приподнял голову.

Секунда – и из стриженного затылка взмыла вверх струя крови.

Исполнитель ловко отпрыгнул в сторону, пробормотав:

– Из «макарова» бы все башку разнесло. «ПБ-9» не такой мощный.

Наверное, эта фраза – для него. Тоже трясущегося, тоже метнувшегося в сторону, машинально утирающего лицо. Понимает же, что крови нет. А все оттереться хочется, отмыться. Жаль, не зима. Наверное, хорошо бы сейчас окунуть лицо в пригоршню обжигающего прохладой снега.

– Он мертв.

Кажется, это голос врача…

Тело упаковывают в мешок, бросают в яму.

Из «автозака» доносится протяжный, нечеловеческий вой. Петрович был прав – мороз по коже от этих отчаянных выкриков. И повторение про себя уже выученных наизусть статей, по которым осуждены «смертники», не помогает. Сжата голова в тисках боли. И недоумения. Одни люди убивают других. И от этого страшно. Больно.

– Подпишите здесь, – прокурор толкнул его в бок, протянул свой портфель с положенной сверху бумагой.

И снова дрожащие шаги. И выстрел, и струя крови…

Когда все было кончено и на лесной поляне не осталось даже холмика земли, столь привычного для могилы – грунт ребята утрамбовали и прикрыли специально сохраненным дерном, присыпали листьями, – он вернулся в СИЗО. Ехать домой, где ждала невеста, он просто не мог. Решил переночевать в кабинете. Лег на диван, выключил свет. И сразу же стало казаться, что сжимаются стены, и комната превращается в яму, и из всех углов доносятся стоны, и лицо заливает теплая кровь, и ее тошнотворный запах лишь усиливается дымком свежего пороха…

Привык?

Нет, он так к этому и не привык.

С самого утра, как только узнавал о том, что должно произойти ночью, начинали сильно дрожать руки. Водка теряла вкус. Все чудились адские крики. И стрелки часов намертво приклеивались к циферблату…

…Ну все. Наконец-то. Можно собирать группу. Уже стемнело, самое время выкапывать яму. К утру они со всем управятся.

Он сделал последний глоток водки. В очередной раз убедился, что она не помогла, что и в этот раз спасительного забытья не будет. И снял трубку телефона.

Приказав сотрудникам специальной группы приступить к своим обязанностям, он открыл тяжелый том лежащего на столе уголовного дела. И снова стал вчитываться – в допросы, показания свидетелей.

Смертный приговор выносится, как правило, не за одно убийство. Жестокие подробности произошедшего, показания родственников погибших – анестезия. Слабая, практически исчезающая в тот момент, когда исполнитель нажимает на спусковой крючок. Но позволяющая не сойти с ума до того, как «смертника» доставят к яме.

Осужденный убивал девочек. Совсем детей – пять лет, семь. Убивал очень жестоко – с множественными ножевыми ранениями, расчленением трупов.

Зверь. Вне всяких сомнений, гадкое мерзкое животное. Надо избавить людей от этой грязи.

Лишь позднее, когда вся группа была в сборе и в специальную комнату привели того «смертника», он содрогнулся.

Уже потом, вспоминая тот вечер до мельчайших подробностей, он понял: нетипичное, очень интеллигентное лицо. Но тогда, когда мужчину привели, его прежде всего поразили глаза. Совершенно осмысленные и спокойные. У тех, кто узнавал об отказе в помиловании и понимал, что вот уже совсем скоро приговор приведут в исполнение, таких глаз никогда не было.

Он видел ужас, дикий животный страх, безудержное, неистребимое желание жить, хотя бы еще денечек, хоть дополнительный час, но жить, жить.

А здесь – спокойный грустный взгляд.

Он испытал облегчение, когда на лице «смертника» затянули черный платок.