Ольга Тарасевич - Чеченский угол

6 сентября 1991 года… Он хорошо запомнил эту дату, ведь вначале было 1 сентября, девочки в белых фартучках, вмиг присмиревшие мальчишки – ну а как же, синий костюмчик, белоснежная рубашечка и цветы, цветы. «Урок мира», – вывел Салман мелом на школьной доске и обернулся к притихшим ученикам…

А на следующий день состоялась сессия Конгресса, на которой решили: нет доверия власти, поддержавшей ГКЧП, Верховный Совет должен быть распущен. Депутаты не смирились, объявили: «Полномочия не сложим». И вся Чечня, казалось, вытекла на площадь перед зданием Верховного Совета.

Салман стоял в толпе людей, щеки заливал лихорадочный счастливый румянец, кружились радостные мысли: «Вот выберем своих депутатов, сделаем Джохара президентом и все наладится».

Мысленную морзянку заглушил треск разбитого стекла, сверкнула молния удивления – ведь там, на втором этаже, витраж, как же разбили такую красоту?.. Эта мысль сверкнула и погасла, что-то гулко шлепнуло оземь. На асфальте, раскинув руки, лежал человек, и Салман сразу же его узнал, председатель горсовета Грозного Виталий Куценко. Чуть позже Салману расскажут, что Куценко отказался подписать бумагу о сложении с себя депутатских полномочий, и его просто вышвырнули из окна, а в тот момент он просто смотрел, как толпа терзает разбившегося старика, и тот кривит в муке рот, а гигантский осьминог продолжает пинаться, мелькают туфли, ботинки, все туда, во вздрагивающую мякоть тела.

6 сентября 1991 года Салман Ильясов протрезвел от независимости. На убитых стариках мирную свободную жизнь не построить. Больше уже не хотелось идти ни на какие митинги. Да они потом и отхлынули, другие события завертелись, еще страшнее.

Вначале опасно сделалось быть русским военным – изобьют, похитят, заставят рыть могилу, потыкают в затылок пистолетом, попугают – и пинком под зад, поделом тебе, вояка. Затем выяснилось: русским в Чечне вообще нет места, и над их горьким плачем, дескать, жили всю жизнь здесь, работали, – в лучшем случае смеялись.

– Кровь кипит, душа горит, не могу, – жаловался Салман жене. – Чеченцы всегда поступают честно. Даже с теми, кого ненавидят!

Амината редко когда напоминала о том, что у них есть дочь, что надо бы поостыть, такие настроения сейчас не в почете. Все больше отмалчивалась.

Салман помнил: даже незаряженное ружье стреляет. После вывода из Чечни российской армии в стране остались тонны оружия, выбор ягоды в сезон – мелочи в сравнении с ассортиментом «калашей» и «макаровых» на рынке.

О том, что зимой 1994 года грядет штурм столицы, в Чечне знали.

Салман отвез Аминату в родную станицу, она даже успела собрать несколько узлов, и снимаемая квартира, просто обставленная, неуютная, почему-то запахла больницей. Только Ильясова это не волновало. Он вернулся в Грозный, чтобы выполнить священный долг воина. Защитить родной город.

На площади Минутка раздавали оружие, распределяли по отрядам многочисленных добровольцев. Салмана удивил только тяжелый панцирь выданного бронежилета. Все остальное казалось простым и понятным. Если русские возьмут город – как их остановить на пути к селениям? А ведь в одном из них остались мать, жена, дочь. Родных, близких, любимых надо защитить. И еще необходимо выжить, уцелеть в этой грозовой туче приближающегося боя, и в следующих, чтобы всегда вставать на защиту семьи.

Пожар ненависти в сердце Салмана загорелся еще до того, как в Грозный въехали первые БМП, БТР и танки. Захотелось рассчитаться за свой страх, вдруг полившийся за воротник. За бессильную злобу. Вот сейчас тягучие минуты помчатся вперед, затрещат выстрелы. Гусеницы танков вгрызутся в улицу, по которой, сжимая в ладони крошечную ручку дочери, он раньше просто шел. Шел спокойно, неторопливо, не понимая, как же бесценны были те мгновения…

В это сложно поверить – но многие русские солдаты вообще не умели стрелять, лишь закрывали лицо автоматами или даже отбрасывали их, чтобы плотнее вжаться в землю, чтобы стать ею. Как слепые кутята, они стали отличной мишенью, валились, косились автоматными очередями – сразу, много, вперемешку…

Командир СОБРа рывком снял трубку:

– Слушаю, Павлов.

Буквально через минуту его пухлый рот шевельнулся, готовясь выпустить очередь ругательств. Но щит зубов, вонзившихся в нижнюю губу, стал надежной преградой. И правильно. Про мать начальства, а также всяческие зоны – эрогенные и не очень – говорить не следует. Хотя очень хочется.