Ян Валетов - Остаться в живых…

Это длилось доли секунды, но за это время Губатого, смертельно продрогшего за эти дни, пробил холодный пот. Он закрыл глаза, чтобы успокоиться, и медленно досчитав до пяти, потянул ногу из провала. Судно заскрипело, вздрогнуло, и Пименов почувствовал, как что-то твердое схватило его за икру и сжало так, что от боли он забился, как пойманная на крючок рыба. Он прекрасно понимал, что ничто живое не могло таиться в темном провале, что ногу зажало ломающейся переборкой или придавило чем-то массивным, но воображение оказалось сильнее его. Губатый мог поклясться, что в этот момент ощутил холодные костлявые пальцы, вцепившиеся в его плоть, и это леденящее прикосновение мертвеца он чувствовал через неопреновый костюм. Он едва не вывернул себе колено в отчаянной попытке освободиться, но безрезультатно – нога осталась в ловушке, а он распластался по мшистым доскам, не в силах сдвинуться и на десять сантиметров.

А вот сейф оторвался от пола и медленно пошел вверх, в проем дверей, туда, где отсвечивал фонарь Изотовой. Пименов дотронулся до него рукой – самыми кончиками пальцев. Металлический ящик был скользким на ощупь, язвы ржавчины, затянутые пленкой слизи, покрывали его бока. Он проскочил между исковерканными лутками и растворился в мутной мгле, а сверху в глаза Губатому ударил тусклый желтый луч.

Пименов призывно махнул рукой, и Изотова, змеиным движением скользнув в каюту, остановилась рядом с ним. Два работающих рядом фонаря позволяли рассмотреть все детали – Губатый видел глаза Ленки за прозрачным стеклом маски, пузырьки от ее дыхания, рвущиеся вверх. Он подергал ногой, напрягся и рванулся изо всех сил – так рвется зажатый железными челюстями капкана волк – и вновь припал к полу.

Изотова смотрела на него не мигая, и Пименов вдруг понял, что она размышляет. Вверх уходили понтоны, увлекая за собой драгоценный груз, и если сейф всплывет на поверхность, то с мечтой о жемчуге придется распрощаться – кто знает, куда отнесут его волны? А здесь, в осклизлых внутренностях разрушенного судна, застрял…

«Никто, – сказали ее глаза. – Случайный попутчик. Очередной костыль, сломанная подпорка. Никто и имя ему – никак. Бобыль, одиночка, исчерканный жизнью по собственной глупости. Он – просто эпизод, который можно забыть через несколько минут. Разве рискуют жизнью ради эпизода? Разве рискуют ради эпизода богатством?»

Все так же не мигая, она приблизила свое лицо к лицу Губатого и легко, словно рыбьим плавником, коснулась пальцами его щеки. А потом, попятившись, исчезла, как русалка – мгновенно и без следа.

Пименов замер, словно бык, увидевший собственную смерть в глазах матадора. Всматриваясь в черный прямоугольник проема, как в раскопанную могилу, он представил себе, как мощно работая ластами Изотова настигает понтоны, и придерживая причудливую связку раздутых подушек рукой, уверенно направляет их в сторону «Тайны».

Губатый знал, что она не оглянулась. Знал наверняка.

И сердце его замерзло.

Компьютер завибрировал на кисти, сообщая, что до конца последнего акта затянувшегося представления осталось ровно три минуты. А если учесть перерасход воздуха на этой глубине, то и того меньше. Губатый подумал, что единственный, кто мог бы прочувствовать происходящее с ним, сейчас лежит на корме «Тайны», ухмыляясь грязным окошкам водолазного шлема, обнажив темно-коричневые десны. Уж кто-кто, а Глеб Изотов достоверно знал, что такое одиночество после смерти и во время ее.

Пименов представил себе, как безмозглые рыбешки будут растаскивать его гниющую плоть. Как на запах разложения спустятся с каменной гряды колючие крабы, и через неделю его белый, словно мел, костяк, лишенный даже сухожилий, распадется на отдельные части и останется лежать в углу каюты на десятилетия, пока морская вода не вымоет кальций из костей – и он растворится превратившись в «ничто», в молекулы, рассеянные по мировому океану.

Губатый рванулся еще раз, сильно и неожиданно, словно то, что его держало, было действительно живым существом, и для того, чтобы выскользнуть из смертельных объятий, нужно было обмануть чью-то бдительность. Вырваться не получилось, а вот ногу он едва не сломал, но, казалось, в ответ на его движение старый пакетбот застонал, словно от мучительной боли – тяжело и страшно. Скрипели шпангоуты, похрустывали стрингера, трещали изуродованные взрывами бимсы, ныли, изгибаясь, оставшиеся переборки. Пименов не мог ошибиться – судно валилось на бок, рассыпалось, как карточный домик. Разрушенный силовой каркас, построенный более века назад, уже не мог удержать собой тяжелые листы металлической обшивки. Все эти балки, доски, поперечины выходили из зацепления друг с другом, выскальзывали из некогда плотных пазов, нарушали бывшими идеальными зазоры. «Нота» распадалась на куски – ограбленная, взорванная, обманутая и более никому не нужная. Она умирала, как тяжелораненый, забытый санитарной командой на нейтральной полосе – совсем рядом с берегом и безо всякой надежды его достигнуть в будущем.