Нас встретил – если здесь уместно это слово – толстый, неряшливо одетый человек. Мясистые багровые щеки свисали с обеих сторон его тупого лица, почти голый череп походил на тундру, усеянную шальными прядями, колышущимися на ветру. Каждый его жест вызывал волну, сотрясавшую жир на руках и животе. Он нерешительно протянул нам руку, влажную от пота.
– Балтимор Компостел, начальник тюрьмы. Вы не сообщили о своем визите заранее.
Мягко говоря, наше присутствие не вызывало у него энтузиазма. Его блуждающий взгляд походил на взгляд мальчишки, который наделал глупостей и теперь трясется от страха, зная, что его будут ругать. То и дело вытирая пот со лба куском тряпки, которая прежде, видимо, была носовым платком, он быстро пробормотал, едва переводя дух:
– Мы имеем дело с неразрешимой загадкой, мистер Холмс. Этого никак не могло произойти. Еще никто не убегал из Миллбэнк и…
Холмс остановил его движением руки.
– Я знаю, Лестрейд мне уже все рассказал.
– … последствия этого могут быть весьма трагическими, – продолжал человек, не сбавляя темпа. – Заключенные Миллбэнк – самые опасные преступники во всей Англии.
Раз уж на то пошло, почему бы не на всей планете? Мне показалось, что он слегка сгущает краски. Это ведь не первый случай в Англии, когда уголовник сбегал из тюрьмы.
Несмотря на холод, Компостел был потным, как бык. Впрочем, чем дольше я наблюдал за ним, тем большим казалось его сходство с этим животным. Источаемый им мускусный запах лишь усиливал сходство. Его тело окружала тошнотворная дымка, будто он только что вернулся с пахоты. Едва переставляя ноги, он побрел к одной из башен.
– Я провожу вас к камере, из которой он сбежал.
Следуя за ним по мрачным и влажным закоулкам, Холмс обрушил на него шквал вопросов:
– У кого-нибудь была возможность проникнуть в тюрьму этой ночью?
– Нет, это исключено. Наши механизмы безопасности непреодолимы. В Миллбэнк невозможно ни войти, ни выйти из него с 18 часов вечера до 6 часов утра.
– Ну что я вам говорил! – воскликнул Лестрейд, завершив высказывание громким чихом.
– На каждом этаже сторожа, – продолжал Балтимор Компостел, – а решетки запирают снаружи висячими замками. Далее сторож не может выйти. Кроме того, все выходы тюрьмы запираются и находятся под охраной днем и ночью.
– Ночной сторож заметил что-нибудь необычное во время своей смены?
– Мне об этом ничего не известно. Во всяком случае, он не сделал никаких записей в своем реестре.
– Чем он занимался в ночь перед побегом?
– Кажется, он заходил к заключенному в камеру номер двадцать четыре. После этого вернулся на пост охраны. Какое-то время он общался через решетку со сторожем срединного блока, а затем занялся чтением книги при свете свечи и читал до прихода дневного сторожа.
– Что известно о сбежавшем заключенном?
– Некий Марк Дьюэн, тридцати девяти лет, адвокат, осужден на два года за долги.
Холмс озадаченно нахмурил брови.
– За долги? Вы же сказали, что этот человек очень опасен…
Компостел смешался.
– Ну да, то есть нет. Я хотел сказать, что наши преступники в большинстве своем очень опасны. Но ради своей репутации мы должны поймать этого беглеца. Вы понимаете?
Мы понимали это так же хорошо, как и то, что этот человек что-то от нас скрывает.
– Удалось ли вам обнаружить в камере какие-нибудь улики? – спросил Холмс.
Компостел порылся в кармане своей куртки и протянул Холмсу клочок отсыревшей бумаги.
– Да. Эту записку мы нашли на его койке. Мой товарищ громко прочел: «Моя месть будет соизмерима с моими страданиями. Мои мучители познают муки ада. Я разыграю перед ними кровавый до тошноты спектакль. Быть может, тогда они поймут, что мне пришлось пережить». Великолепно. Когда Марк Дьюэн должен был выйти из тюрьмы?
– Через два дня.
Холмс округлил от удивления глаза.
– Но зачем же ему потребовалось бежать всего за два дня до освобождения?
Компостел снова вытер пот со лба.
– Не знаю.
– А сторож – что вы можете сказать о стороже?
Начальник тюрьмы медлил с ответом, будто опасаясь за последствия своих слов.
– Сторож? Реджинальд Фостер. Образец серьезности и пунктуальности.
Тем временем мы дошли до камеры 24. Это было мрачное помещение эпохи феодализма с массивной деревянной дверью. Петельные крюки и замок, должно быть, были делом рук великанов. Крошечное окошко с толстыми прутьями решетки – вот все, что соединяло камеру с внешним миром. Температура воздуха в камере едва превышала пять градусов. Свет дня лишь изредка достигал заключенного, а сквозь стены толщиной по меньшей мере в метр сочилась вода. Пол был покрыт темно-красной плиткой, грязной и плохо подогнанной. Заплесневелое убогое ложе составляло единственный предмет мебели этого помещения.
Читать дальше