Марчелло Фоис - Кровь с небес

Теперь у края неба, которое в самый разгар дня притворялось ночным, стали появляться нестерпимо яркие светящиеся полосы. Пес, рванувшись ко мне и залаяв, так и застыл, стоя на задних лапах: его удерживала цепь, прочно приделанная к стене дома. До меня оставалась всего пара шагов, и я отступил назад, чтобы увеличить расстояние между мною и этим оскалившимся исчадьем ада, которое клацало зубами и роняло клочья пены изо рта.

– Муратца! Место! – Пес отступил, не переставая показывать клыки. Натяжение цепи наконец ослабло, и она упала на землю, глухо звякнув. Пес поволок ее к ногам хозяина. – Тихо, успокойся, – повторял ему тот, любовно похлопывая ладонью по морде. Пес уже не рычал, он начал тоскливо поскуливать. – Тихо ты, чего такого увидал? – успокаивал его Руджеро Танкис.

Я укрылся под молодым дубком.

– Мне надо с вами поговорить! – крикнул я ему, стараясь перекрыть шум дождя. – Я…

– Я знаю, кто вы! – перебил меня молодой человек. – Входите скорей, или вы желаете мокнуть там под дождем?

– Я должен с вами поговорить, – повторил я.

– Что ж, давайте поговорим в доме. Не волнуйтесь, Муратцану я придержу, – уговаривал меня Руджеро, заметив мои колебания. – Не стойте там под деревом, еще молния попадет!

Я приблизился к Руджеро, и его пес Муратцану, готовый немедленно броситься в случае опасности, а сейчас, укрощенный хозяйской рукой, раскрыл пасть и длинно зевнул. Этого хватило, чтобы я отскочил в испуге.

Молодой человек рассмеялся:

– Ну же, идите сюда, ничего он вам не сделает.

Сторожка оказалась простеньким строением; стены из местного камня были побелены известкой. Внутри сторожку обогревал очаг, где горели целые дубовые пни; в жилище царили удивительные чистота и порядок.

Руджеро Танкис вошел первым и предложил мне сесть. Не говоря ни слова, он стал рыться в чреве какого-то примитивного предмета мебели и извлек из него бутылку.

– Это водка! – сказал он, поднимая бутылку и показывая мне. – Стаканчик для согрева вам сейчас не повредит, промокли-то вы как!

У Руджеро было открытое широкое лицо, его можно было назвать человеком, внушающим доверие.

Я знаком показал, что от стаканчика горячительного не откажусь.

– Я сам ее делал. Добрая водка получилась, она из мускатного винограда, – приговаривал Руджеро, наполняя стакан до краев.

Он был прав. Мускатная водка оказалась вкусной. Мне стало хорошо.

– Мне нужно кое-что узнать, – произнес я. Язык мой слегка заплетался.

Между тем Руджеро уже переместился в угол комнаты и принялся возиться с ящиком из орехового дерева, у которого сбоку была металлическая ручка, а сверху – труба, похожая на рог изобилия.

– Вы любите музыку? – спросил он у меня.

Я ответил утвердительно, да, сказал я, она мне нравится…

– Моцарт! – объявил Руджеро, показывая мне зубчатый валик. – Америка! – сказал он, ткнув пальцем в латунную табличку с выгравированной надписью «Эдисон» на передней панели ящика. Одновременно он начал вращать ручку. – Америка! Что за необыкновенная страна!

Из рога изобилия потекли звуки музыки, хриплые и глухие, но им все же удавалось перекрыть доносившиеся с улицы свист ветра и грохот дождя. Эта музыка оказалась чудом, самым настоящим чудом: мое тело словно уплывало в неведомые теплые и чарующие дали. Однако, быть может, на меня просто действовала водка. А может быть, я поддался гипнотическому воздействию: крепкие, мозолистые руки Руджеро Танкиса плавно двигались в такт мелодии, словно что-то рисуя в воздухе.

– Вы хоть раз слышали что-нибудь прекраснее этого? – спросил он у меня чуть позже, не открывая глаз и продолжая ласкать ладонью поток мелодии.

Я признался, что не слышал, никогда и ничего. Это была правда: я не кривил душой – ведь я впервые услышал музыку Моцарта. Конечно, мне довелось побывать в Опере и посетить несколько концертов, в Сассари, или Кальяри, или даже в Болонье, когда я служил в армии.

Но Моцарт!

Эта музыка нежно касалась моей груди, эта музыка сквозь щели улетала в окрестные долины, проникала в лисьи норы, смешивалась с дождем, чтобы просочиться в самую глубь земли. В глубь земли, которую, как мне вдруг показалось, я никогда еще не любил так сильно. Даже теперь, когда она захлебнулась, согнулась, сдалась, попала в рабство к людям и к стихиям, даже теперь эта земля была для меня самой прекрасной, самой ласковой, самой…

– Быть может, нам стоит поговорить о том деле, что привело меня сюда, – поспешно проговорил я, пытаясь подняться. Я уже разнежился и размяк, а ведь именно такое безволие я совершенно не терплю в других.