Галина Романова - Черная корона

— Смотри, Татьяна! — орал Игорь Андреевич, обращаясь к их домашней прислуге. — Смотри, как жрет наша светская львица! Как тебя в свет выводить, скажи?! Ты же всю рожу перепачкаешь жратвой, убожище!..

Марина подвела Владу к расшатанному столику возле окна, почти силой заставила снять плащ и усадила на стул.

— Сиди, я все принесу. Ты что будешь на второе?

Влада остановилась на рыбных котлетах. Как есть рыбу без специального ножа одной вилкой, она теперь не представляла. Этому Игорь Андреевич однажды посвятил целых четыре часа, заставив ее раскрошить и съесть почти килограмм запеченной форели. Форель она теперь ненавидела даже больше, чем Игоря Андреевича…

Марина суетливо метнулась к раздаточному окошку. Быстро заставила тарелками два подноса. Поочередно принесла их. Села напротив Влады и тут же принялась болтать с набитым ртом.

Ох, видел бы ее сейчас Игорь Андреевич! Разве можно раскрывать рот, не успев прожевать?! Да боже упаси! Это очень неприлично, некрасиво и просто неаппетитно. А если еще и крошка какая по неосторожности выскочит, быть беде.

За такую вот крошку Влада, помнится, долго сидела в темной кладовке под лестницей. А потом еще столько же вымаливала прощение. На коленях!!!

— Вкусно. — Марина с сытым удовлетворением оглядела свои пустые тарелки. — Тебе что, не нравится? К другой еде, наверное, привыкла? Судя по колечкам на твоих пальцах, так оно и есть. Ты, вообще, чего сюда приперлась, Влада? Гусь же свинье явно не товарищ. А ты пришла. Чудно… Ладно, проехали. Ты лучше расскажи, чем ты так мужу не угодила?

— В смысле? — Рот она открыла, разумеется, тщательно пережевав кусочек рыбной котлетки, проглотив его и запив компотом.

— Ну… В том самом смысле, что одета ты по последней моде. Пальцы в брюликах. В ушах тоже не самоварное золото. Балует, стало быть, тебя супруг твой. Балует и денег не жалеет, а ты вдруг сюда на пустую похлебку притащилась. Странно как-то все это. Может, и койку еще попросишь?

— Какую койку? — Влада допила компот, сложив вилку и ложку, как положено по окончании обеда, хотя не съела практически ничего.

— Здесь тому, кто с детьми, отдельную комнату выделяют. А одиночкам, вроде нас с тобой, койку, как в общаге.

Владу передернуло. Все, что угодно, но только не общежитие. Она сыта общественным проживанием по горло. Ей долго снились очереди в сортир и душевую. Раздолье насекомых, которых сколько ни трави, они все равно возвращаются. Треск обоев по ночам на старых разъезжающихся стенах. Чад на кухне и нескончаемый гвалт. Кто-то кому-то в суп соли со злости насыпал. Кто-то у кого-то украл горсть макарон или три картофелины.

Нет…

В общежитие больше она не вернется никогда. Она лучше будет терпеть измывательства Игоря Андреевича и ждать, ждать, ждать.

Чего ждать? Да чуда же, господи! Она все время ждала чуда. Правильнее — чудесного избавления от страшного человека, скрывающегося под обликом ее уважаемого супруга, — Черешнева Игоря Андреевича.

Он непременно умирал в ее запретном ожидании. Все равно как! Неожиданно от сердечного приступа. Разбивался на машине, возвращаясь домой из фирмы. Самолет, на котором он совершал перелет с отдыха или на отдых, вдруг терпел крушение. Секретарша Жанна — ненавистная длинноногая стерва, вечно презрительно хмыкающая ей в спину, — с чего-то перепутав заменитель сахара, всыпала в кофе своему боссу яд. Или со старой груши в их саду за воротник Игорю Андреевичу падал энцефалитный клещ, и это снова влекло непременную смерть. Смерть, которая стала бы для нее избавлением, путевкой в рай, началом новой свободной и обеспеченной жизни.

Нет, зря она сюда пришла. Ее ожидание именно здесь, в этом центре, станет еще более мучительным и отвратительным. Оно будет ей ежедневно, ежечасно и ежеминутно напоминать о том, что может ожидать ее, не потерпи она еще немного.

Игорь Андреевич ясно дал понять, что никакого развода он не потерпит. Развода на ее условиях. Ни о каком дележе имущества она мечтать не может.

С котомкой за ворота — единственный вариант ее долгожданной свободы. В общежитие к бабушке, к сковородке с задубелыми черными краями и днищем, к унылой работе официантки в такой же вот столовой, как эта.

— Не получишь ни цента, дура, — снисходительно хмыкнул он пару лет назад, когда она неосторожно заговорила о разводе. — Ни цента!

Допустить подобное после пяти лет страданий Влада не могла. Это было бы предательством по отношению к самой себе. Предательством по отношению к той ненависти, которую она свято хранила втайне ото всех и копила, копила, копила…