Павел Горбачев - Дневники черного копателя. Часть I. Мои 6 сезонов. Эпизоды 2002—2005

У немца не было обуви, и мы все прекрасно знаем, что снять обувь с мертвого человека можно лишь в течение одного-двух часов после наступления смерти. Потом у него мышцы и сухожилия сводит от трупного окоченения, и снять с ног сапоги или ботинки становится очень трудно. Похоронная команда забрала всю амуницию, но оставили в ячейке-могиле котелок с крышкой и ложкой, две гранаты и ящик для пулеметных лент. Если бы пулеметчика хоронили советские трофейщики или местные жители, то они, несомненно, забрали бы и эти вещи. Мы предположили, что таким образом определяется и истинная стоимость предметов на войне. Снаряжение можно было использовать повторно, а гранат, котелков и ящиков вокруг было настолько много, что ими пренебрегали те, которым эти предметы привозили постоянно, и недостатка в которых не было. По всему получается, что этого немца хоронили именно собратья по оружию. Оставалось нам только гадать, сколько же разнообразного военного хлама лежало по лесам прямо на земле в первые послевоенные годы…

Мы работали и работали, не обращая внимания на холодный дождь, он то начинался, то прекращался, после чего в ячейку потихоньку начинала стекать дождевая вода. Мы вычерпывали ее обрезанной пластиковой бутылкой. У меня в рюкзаке было полно еды, но есть не хотелось. Аппетита не было не потому, что мы ковырялись в мертвеце и испытывали брезгливость. Просто мы оба были в невероятном азарте, испытывали неведомый ранее опыт, из-за чего не чувствовали ни холода, ни голода.

Как мы ни искали жетон или его половинку, обнаружить его мы так и не смогли. Получается, что его могли забрать при похоронах свои же. Но зачем, ведь было положено разломать его и разные половины использовать по-разному? Одну часть надлежало оставить с трупом, а другую – отправить в штаб для учета потерь. Вывод был только один: жетон был потерян до смерти.

На предметах, найденных со скелетом, не было никаких надписей, которые могли бы идентифицировать его личность. Прямо под костями лежала полностью потерявшая свой природный цвет еловая хвоя, там были целые ветки ее. Они были иссиня черными и, очевидно, более шестидесяти лет назад сорваны с той же самой ели, которая до сих пор росла в трех метрах от ячейки. Под хвоей были три деревянные доски, положенные в ячейку продольно. Проверяя все металлоискателем, мы обнаруживали в хвое прекрасно сохранившиеся латунные гильзы калибра 7,92х57. И под досками тоже что-то звенело. Мы разломали доски, под которыми обнаружилась ямка с грязной водой. Саша засунул руку почти по локоть в воду и достал из ямки с десяток таких же гильз. Больше там ничего не звенело. Саша объяснил, что эта ямка служила водоотводом в окопчике, а доски позволяли стоять на ровной поверхности и чувствовать себя комфортно.

– С удобством воевали, – Саша сплюнул в сторону. Я посмотрел на него – он был весь в серо-черной глине, измазан с ног до головы. Наверное, я выглядел так же.

На весь процесс этих эксгумационных работ у нас ушло более пяти часов.

Когда мы поняли, что дело сделано, то аккуратно сложили все поднятые кости в пластиковый пакет для временной могилы, «времянки». В двух шагах от разрытой ячейки на ровном месте я выкопал квадратную яму, куда мы сложили этот пакет и засыпали все это сверху землей и глиной. На получившийся холм мы положили свежие еловые лапки и установили в качестве приметного знака деревянный ящик от патронов. Я срубил лопаткой у куста две толстые ветки, из которых мы сделали простой крест, скрепив шнурком крестовины между собой. Получилось немного коряво, но это была импровизация, и других материалов под рукой не было. Мы с Сашей постояли над могилой, отдавая дань умершему, не делая различий между своими и чужими. Безусловно, для нас этот немец был чужой, потому что пришел в нашу страну убивать наших предков. Но смерть на поле боя воздала ему должное, и для нас, копателей, он был своим. Ведь мы искали войну, а этот мертвый немец олицетворял войну лучше, чем любая другая находка. До этого для меня война была не совсем реальна, и даже найденные каски и оружие не были способны впечатлить в такой мере. Чем больше хлама мы находили, тем проще относились к нему. Даже к оружию я стал относиться спокойнее, перестал бояться. Но вот виденный мной лично результат действия оружия, а именно – убитый на войне и похороненный на месте боя солдат… Это заставило меня задуматься о войне по-настоящему, как о безусловном зле. Все было всерьез.