Марина Серова - Дожить до завтра

— У вас бумага есть? — поняв, что беседа подходит к концу, спросил арестант.

— Есть.

— Я хочу маме написать — можно?

— Напиши… — Я достала из пакета папку, а из нее пару чистых листов бумаги. Положила рядом ручку.

Боец долго и аккуратно водил по бумаге и наконец протянул листок мне:

— Прочитайте. Там ничего такого нет.

— Да я верю.

— Нет, вы прочитайте, а то подумаете…

Я развернула листок к себе: «Здраствуй дорогая мама пишит тебе Саша у меня все хорошо служу как надо ты спрашивала когда приеду я ни знаю нам тут говорят вербоватца Югославию говорят много денег заплатят я пока думаю наверна завербуюс На 5 лет. Или на 7 я ни знаю. Привет Насте и Коляну. Досвидания твой сын Саша».

Я отложила письмо. Саша напряженно смотрел на меня.

— Как думаете, поверит?

— Не знаю. Может, лучше правду написать?

— Не-е, она старая, не выдержит.

— Ты хочешь сказать, что мать не будет волноваться, если сын в Югославии?

— Не знаю, — задумался Щукин. — Наверное, будет… Я еще подумаю, — решил он и, аккуратно сложив листок, упрятал его в карман. — Ну, я пошел? — вопросительно посмотрел он на меня. — Да. Пойду. А то из-за меня караульные два часа не могут посидеть. Мне-то че, я-то сижу.

Он встал и вышел за дверь — в объятия караульных.

«Ну вот, — подумала я. — Бери из прокуратуры данные и составляй отчет о преступном отношении руководства полка к задаче сохранности оружия и о запущенной воспитательной работе…»

До пяти часов вечера я просидела в кабинете начальника штаба батальона, того самого, в котором служили жертва и ее палач, — писала отчет. Мне привезли кипу документов, вплоть до медкарт. Щадить я никого не собиралась, и офицеры даже к комбату в соседний кабинет проходили печальным, похоронным шагом. Как рассказал комбат, в ту ночь, едва Щукин отлучился из каптерки «отлить», закрытый на ключ Быков, понимая, что «разговор» с ним продолжится, выбросился в окно и пополз к штабу полка. Дежурный по части нашел его на полпути. Вор и стукач Василий Быков отомстил, как мог: первое, что он поведал дежурному, — это о четырех когда-то украденных Щукиным гранатах.

А в 17.00 в дверь постучал хозяин кабинета — начальник штаба.

— Юлия Сергеевна, на ужин пойдемте, — просительно заглянул он мне в лицо.

Я озабоченно посмотрела на часы.

— Хотелось бы закончить. Ничего, если я подойду позже?

Капитан начал что-то обдумывать.

— Мне совсем немного осталось. Ключи кому оставить — дежурному?

Капитан растерянно кивнул и скрылся за дверью. У меня был свой расчет: насколько я знала, такой «ужин» просто не мог закончиться раньше полуночи, и если я приду, когда публика уже «разогреется», то получу солидную фору.

К половине восьмого я решила, что пора, и вышла «на пайку» вместе с батальоном. Кинула дневальному ключи от кабинета и деловито направилась прочь: задержись я перед строем хоть на пару минут, и от меня остались бы рожки да ножки — все остальное бойцы просто объели бы глазами.

Ужин накрыли в офицерской столовой — рядом с гостиницей. Еще в прошлый приезд факт существования такой гостиницы в гарнизоне меня здорово удивил. Это означало, что командированных на главный объект полка — оружейные склады — приезжает много.

Когда я появилась, веселье было в полном разгаре. Лица членов комиссии раскраснелись, глаза заблестели, и даже сухой и ядовитый клерк Юрий Иванович был исполнен энтузиазма и здорового боевого духа.

— Штрафну-ую! — закричал уже изрядно поддавший начальник штаба, и я охотно приняла доверху налитую рюмку.

— Офицеры! — Я торжественно оглядела столы. — Я делаю все, что в моих силах, чтобы матери не теряли сынов, а солдаты возвращались домой. Но это не значит, что я не вижу, какая доля выпала тем, кто сделал службу Родине своей судьбой. И в этом меня невозможно обмануть, потому что я сама — дочь офицера (пауза). Потому что я сама — офицер (пауза). Пусть даже запаса…

По залу прошел одобрительный ропот, а я, стремительно осмотрев столы, увидела то, что мне было нужно: офицеры уже «мои». Принятые «градусы» только усилили эффект.

— Я была в Калининграде, когда наши войска оставляли Прибалтику. — Офицеры превратились в слух. — И я помню, как оставалось все нажитое и отстроенное нами тем, кто никогда этого не оценит. Я хочу выпить за то, чтобы никогда больше российскому офицерству не довелось пережить подобный позор. Я хочу выпить за то, чтобы люди наверху (я подняла палец вверх) поняли, что не они — Россия, что истинная Россия — здесь! — Я закончила, решительно опустив ладони к самому столу, и мертвая тишина буквально взорвалась приветственными криками.