Марина Серова - Отпущение грехов

А перед Ольховиком стоял – в невзрачном плаще и темных брюках – Павел Николаевич Чехов.

Я посмотрел на него и, тяжело вздохнув, сползла вдоль стены прямо на пол, снимая с шеи автомат. Чья-то заботливая рука тут же перехватила его. Рядом со мной уселся Курилов.

– Вы снова спасли меня, Павел Николаевич, – проговорила я. – Второй раз за день.

– Благодарите Константина, – сказал он. – После вашего первого звонка Курилов связался со мной, а второй звонок был уже тогда, когда мы находились в километре от котельной.

Ольховик захрипел, очевидно, пытаясь что-то сказать, но один из людей в камуфляже ударил его ногой, и тот, простонав, замолк.

Чехов повернулся к профессору Клинскому и проговорил:

– Где ваша отрава?

– В лаборатории, – слабым голосом ответил тот и снял маску. – Только что закончили.

– Прекрасно. Идите упаковывайте.

Я изумленно подняла брови:

– Павел Николаевич, это очень опасное зелье. Оно превратило в ад всю округу. Его нужно немедленно уничтожить.

– Разумеется, – рассеянно ответил Чехов.

В этот момент Ольховику все-таки удалось высвободить шею из-под каблука камуфлированного фээсбэшника, и он прохрипел:

– Кажется, ты хотела видеть Арийца… сука? Так вот, можешь говорить… он перед тобой.

Я медленно перевела взгляд с перекошенной от напряжения окровавленной физиономии Ольхи – мне были видны только полоска лба под спутанными волосами, глаза и переносица – на спокойное лицо стоявшего передо мной мужчины. Его стальные глаза без страха и упрека.

– Па… Павел Николаевич?..

Чехов коротко усмехнулся, а потом отточенным движением выхватил пистолет и дважды выстрелил в затылок Ольховика. Леонид не успел даже дернуться – смерть взяла его мгновенно.

– Он слишком болтлив, – коротко проговорил Ариец. – Сказывается актерское образование. Не умеет вести дела чисто. Надеюсь, вы, Евгения Максимовна, поведете себя более скромно и рассудительно. В третий раз вас вряд ли кто-нибудь спасет.

Курилов медленно поднялся с пола. На его лице пепельной бледностью расползались тревога и смешанное с недоумением обвальное потрясение.

– Паша… как же так? – проговорил он. – Ты используешь служебное положение и под прикрытием ФСБ торгуешь наркотой?

Чехов пожал плечами:

– Иногда ты становишься смешон, Костя. Не тогда, когда отмачиваешь свои хохмочки и ядовито юморишь, – тогда на тебя просто глядеть любо-дорого. А тогда, когда пытаешься впасть в морализаторство. Ну какая тебе разница, если я по своим каналам поставлю зелье профессора Клинского в Европу? Им, этим рантье, все равно там делать нечего, кроме как травить свои зажравшиеся организмы. Так что не дури. Мы же договорились: ты едешь завтра со мной и выполнишь мой заказ.

Курилов молчал.

– Мы же договорились, так, Костя? Ты что, скорбишь об участи этого Ольховика? Так ты же первый рвался пристрелить его.

– А тут и мне польза, и тебе хорошо – деньги за товар платить не надо, – с сарказмом добавил Курилов. – Двух зайцев убил сразу… правда, Паша?

– Правда, Костя.

Я молча сидела у стены, окончательно выбившись из сил. Не хотелось ни говорить, ни что-то делать. Коли уж Павел Николаевич оказался… что уж тут говорить?

Если бы он велел пристрелить меня, я не стала бы противиться. Даже не смогла бы пропеть песенку, которую исполняла тем троим амбалам, что сейчас валяются под бетонной оградой: «Дойче золдатен унд официре-эн, зонде-э-эркомманден нихт капитулирэ-э-эн!..»

На следующий день Курилов уезжал.

Нельзя сказать, что наше прощание было уж очень трогательным: я никогда не питала к нему чрезмерных чувств, да он и не дал бы проявиться ничему подобному, потому как свойственная ему убийственная ирония гасила все, что выходило за рамки его собственных представлений о жизни.

Нет нужды говорить, что мироощущению человека, который спокойно смотрел на то, как один наркоторговец и убийца застрелил второго наркоторговца и убийцу, не присущи такие чувства, как привязанность и благодарность, не говоря уж о какой-то там любви.

…Впрочем, все вышесказанное субъективно. Через несколько дней я сама откажусь от своего мнения и этих жестоких и, наверное, все-таки несправедливых выводов.

Он сидел в своем новом черном «Мерседесе», за который отдал – вероятно, так, для смеха, – три с половиной тысячи долларов. Нет надобности долго гадать… это очередной роскошный плод его недавних махинаций.