Марина Серова - Альпийские каникулы

Входная дверь отворилась, послышались тяжелые шаги. Дверь снова захлопнулась.

Кто-то, тяжело сопя, скинул обувь сразу же в коридоре и зашлепал к кухне. Снова я выдернулась из-за угла с криком:

– Хенде хох!

Зигрид осторожно выглянула следом.

Передо мной стояла «ости». Поглядев на нас, она подняла голову и стянула с головы парик.

– Привет, Клаус! Или Коля! Как правильно? – спросила я, направив ствол ему прямо в лоб.

Вздохнув, он ответил:

– А плевать! Значит, и ты здесь, – констатировал Клаус, взглянув на Зигрид. Она стояла, зажав рот руками – очень ей хотелось вскрикнуть, но боялась.

– Братишка! – сказала я. – Ты сейчас ляжешь на пол, на пузо, ноги расставишь, руки за спину. Понял?

– Ага! – подтвердил Клаус. – А потом ты вызовешь полицию?

– Конечно!

Смотря мне прямо в глаза, он сделал шаг вперед.

– У тебя кишка тонка против меня, разве забыл? Я напомню!

Я опустила пистолет ниже, теперь он смотрел Клаусу в живот. Он вроде задумался.

Лицо его побагровело – он действительно вспомнил кое-какой эпизод из наших прошлых встреч. Вообще-то смотрелся Клаус на редкость глупо: нормальный широкоплечий мужик с короткой стрижкой. Легкая рыжеватость делала его немного сексапильным.

Но – накрашенные губы, подведенные ресницы, черное платье, сидящее на нем очень несолидно, колготки…

Нет, такой мужчина в моем вкусе быть не может!

– Ты будешь ложиться или как? – спросила я, поведя стволом пистолета.

Завизжав, как циркулярка, Зигрид всем своим весом навалилась мне на руку, держащую пистолет.

Клаус, прыгнув вперед, ударил мне два раза под дых. Что было дальше – неинтересно. Поэтому и не помню.

Очнулась я лежащей на полу, носом в угол. Похоже, меня за что-то наказали. Руки связаны за спиной. Пошевелила ногами – ноги свободны.

Услышала голоса: Клаус и Зигрид сидели на кухне и пили кофе, который для меня сварил Тео. Мерзавцы.

– Она будет заложницей, пока все не уляжется, а потом – по плану.

– Мы уедем, правда? – Голос у Зигрид был тихий.

Дела творятся непонятные.

Как-то Клаус заметил, что я пришла в себя; он выглянул с кухни.

– Очнулась, сучка?

Одет он уже был в серые брюки и черную рубашку. Всю косметику с лица смыл.

Я не ответила, он, взяв меня за связанные за спиной руки, приподнял и посадил. Затылком я грохнулась об угол во время этой процедуры – в голове просветлело немного.

Клаус присел передо мною на корточки, весело посмотрел, поплевал себе на ладонь и пригладил мне волосы на голове:

– А то они у тебя дыбом встали. Да ты не бойся – поживешь еще.

Послышались осторожные шаги – из кухни вышла Зигрид. Постояв несколько мгновений, она опустилась на колени.

Я с интересом посмотрела на нее, но так как в затылке все еще было тяжко, а в шее слабо, то взгляд у меня получился исподлобья, как будто я чем-то обижена. Очевидно, Зигрид это так и расценила, потому что она осторожно, одними кончиками пальцев дотронулась мне до плеча и тихо сказала:

– Таня, извини меня, пожалуйста.

Я подняла брови и улыбнулась одними губами. Что получилось – не знаю, не видела, но задумывалось легкое недоумение.

– О чем ты, Зигрид, дорогая?

Зигрид покраснела, умеют же люди так искренне смущаться!

Клаус засмеялся, похлопав ее по плечу, опершись ладонями рук в колени, нажал ими – встал на ноги.

– Пойду пожую маленько, а вы тут, девочки, почирикайте.

Зевнув на ходу, ушел в кухню.

– Таня! Я виновата, но ты поймешь меня, ты же женщина. Я плохая, но мне сейчас и плохо, и хорошо, – с причитающими интонациями завела она речитатив.

Теперь я удивилась по-настоящему, ведь услышала я несколько не то, о чем думала. «Нужно думать о людях лучше, Таня, – пожурила я себя, – видишь, Зигрид о чем-то там переживает».

А Зигрид с затуманенным взглядом для себя, не для меня начала пересказывать повесть волшебной любви, которая огрела ее своим крылом вот уж недели три тому назад.

– …безысходность, потому что – рабство. Ты мне рассказала про эту ужасную Нину, я не обрадовалась даже, я ее почти пожалела. Мне ее жалко, да. Ты про Георга хочешь спросить, я знаю – хочешь…

Я вздохнула и набралась терпения.

– …совсем-совсем другое, и любила я его по-другому. Не так. Я все вижу. Жизнь заставила Клауса делать эти дела, жизнь у него повернулась такой стороной. Ты послушай – он мне рассказывал. У него в России была любовь. Понимаешь? А потом она изменила ему с его лучшим другом. Это очень жестоко. Вот он и ожесточился. Но, если посмотреть хорошо, он внутри совсем другой, он море любит, путешествия…