Марина Серова - Визит из преисподней

— Каких попугайчиков?

— Ну, там у них в поликлинике, у входа, устроено что-то вроде живого уголка — вольера с волнистыми попугайчиками. Антошка обожает на них глазеть. И правда красиво… Ну вот, мы купили эскимо и вернулись в вестибюль…

И Григорий самым подробным образом, но теперь от первого лица, рассказал мне все, что я уже знала. Лишь несколько новых деталей я взяла на заметку. Надо будет проверить на месте, что это нам дает…

Мой собеседник выпрямился:

— Так вы примете помощь бывшего уголовника, детектив? — Он сделал ударение на слове «бывшего». — С Олегом я поговорю. Думаю, он согласится временно прикомандировать меня к вам. Это было бы просто расчудесно!

Я протянула ему руку:

— Да будет так. Аминь! Так что — мир и дружба?

— Мир, дружба и… — Я надеялась, что он скажет «любовь», но он добавил: — И взаимопонимание!

Весь остаток пути мы беседовали на темы, не имеющие к расследованию никакого отношения.

В Усть-Кушум — живописнейшее старинное село на высоком зеленом берегу Волги — мы въехали около шести часов вечера. Над ним царило солнце, петушиные крики и мощная какофония звуков, несущихся из десятков стереосистем, которую лишь при очень развитом воображении можно было назвать музыкой.

В последние годы традиционную архитектуру села существенно «разбавили» пышные дворцы тарасовской знати — политической, финансовой и криминальной. Все, как на подбор, из красного кирпича и крытые сверкающей металлочерепицей, они соревновались друг с другом только числом и вычурностью всевозможных каменных и металлических украшений: башенок, балкончиков, мезонинов, галереек, лесенок, портиков и прочей совершенно бесполезной дребедени. Впрочем, даже это назойливое вмешательство человека пока еще не испортило — пока! — великолепную природу Усть-Кушума.

Дача Бутковских на фоне этой архитектурной разнузданности казалась почти что бедненькой. Это значит, что она была оснащена всем необходимым для дачной жизни — и не больше.

Однако мне не пришлось долго разглядывать добротный белокаменный дом в два этажа, с открытой верандой и гаражом, отгороженный от внешнего мира солидным, но не лишенным изящества забором и тенистым палисадом. Хозяин уже поджидал нас на крыльце и поспешил мне навстречу, пока Григорий открывал ворота и загонял во двор машину.

Едва поприветствовав меня и махнув рукой водителю (они уже виделись утром), Бутковский на мой вопрошающий взгляд грустно покачал головой:

— Нет. Пока никаких новостей…

— А телефон в порядке?

— Да, в полном. Их даже два: обычный и мобильный.

— Что ж, подождем. Еще не вечер. Выше голову, Олег Николаевич!

Мне хотелось ободрить его, но, боюсь, это было не в моих силах. На него было больно смотреть.

— Гриша, отнеси, пожалуйста, вещи Татьяны в ее комнату, ты знаешь в какую. Скоро будем ужинать, Танечка, — вот вернется Наташа… Она пошла навестить тут кое-кого из знакомых. А пока, может быть, хотите искупаться? Тропинка через сад спускается прямо к Волге, тут десять минут ходу. Гриша может проводить.

— Да нет, я лучше попозже. Люблю плавать ночью.

— Ну, как знаете. Да, вот еще что… Надо было придумать какое-то объяснение насчет Антоши — ну, почему его не видно. На случай, если кто-то спросит. Так вот: он подхватил ветрянку и лежит у себя в комнате. Это ж такая штука, при которой надо несколько дней прятаться от солнца, пока сыпь не сойдет. Мы приехали рано утром, никто не видел, что его с нами нет…

Я согласилась, что это разумно.

— А насчет вас, Танечка… Вы, если не возражаете, — Натусина подруга. Тоже, как говорится, на всякий случай.

Я не возражала. К роли подруги Натали я решила отнестись с юмором.

Бутковский представил меня остальным членам семьи — то есть теще, пуделю и коту. С Барри — улыбчивым существом розового цвета, стриженным «под льва», — мы сразу подружились. Кот же отнесся ко мне не по-джентльменски: едва приподняв огромную сытую морду, два раза лениво хлопнул хвостом — и снова растекся по плетеному креслу на веранде.

Что касается бабушки, Марь-Тарасовны, как называл ее Григорий, то она напомнила мне обезьянку из известной притчи: ничего не видела, ничего не слышала, ничего никому не скажу. Когда-то она работала воспитательницей в детском саду, рано потеряла мужа, но жизненный практицизм ее юной дочери и более чем прочное положение пожилого зятя, казалось, совершенно отучили ее самостоятельно мыслить и принимать решения. Еще не старая, но преждевременно и как-то добровольно увядшая пухленькая особа с крашенными в огонь завитыми волосами, она замкнула свою жизнь на маленьком внуке, собственной гипертонической болезни, телевизионных «мыльных операх» и иллюстрированных журналах.