Марина Серова - За что боролись…

Тимофеев открыл почти сливающуюся с торцовой стеной белую пластиковую дверь и со своей обычной деликатностью — ох уж эти тимофеевские манеры! — пропустил меня вперед.

Помещение было примерно таким же по площади, как комната, которую мы только что оставили, но было до предела загромождено различными приборами и всяческими атрибутами химической лаборатории, как-то: банки, колбы, пробирки, реторты, всевозможные металлические конструкции для закрепления оных. Венчало все это великолепие огромное белое кресло у стены, испещренное проводами, датчиками, снабженное ремнями, рычагами, обвешанное какими-то трубочками, веревочками и иголочками. Возле кресла стоял черный электронный пульт, вероятно, координирующий деятельность всех разномастных научных причиндалов, и такой же, как в предыдущей комнате, компьютер. За пультом сидел седоватый мужчина средних лет, в белом халате и в белой шапочке.

— Вы и есть Светлячок? — спросила я у него, когда он косо посмотрел на нас и уткнулся в монитор компьютера.

— Анатолий Антоныч, ответь даме, будь добр, — вмешался Тимофеев.

Анатолий Антонович посмотрел на меня поверх очков рассеянными подслеповатыми глазами и слабо усмехнулся.

— Можно сказать, что так, — ответил он, — пока он сам болеет.

— Кто? — Я отвернулась от человека в белом халате и глянула на Анкутдинова. — Это тоже не Светлячок, Тимур?

— Слишком много вопросов, — перебил Тимофеев, буквально швыряя меня в кресло и пристегивая руки, ноги и шею ремнями. — Валяй, Антоныч!

Тот начал бодро опутывать меня проводками, прикреплять датчики и трубочки, разговаривая при этом с Тимофеевым:

— А ты моего бродягу-сынка не видал, Саш? Как сквозь землю провалился, негодяй. Вчера звонил, сказал, что у него дела.

— Ты это лучше вот у нее спроси, — ответил Тимофеев, — она лучше знает, какие у него дела.

— Кто, я? — Я непонимающе взглянула на Анатолия Антоновича, не понимая, какие дела могут быть у меня с его гипотетическим отпрыском.

— Я его последний раз видел с ней и двумя вот этими. — Тимофеев кивнул на Кузнецова и Казакова.

— Ну точно, — подал голос последний, — Хоенц говорил, что у него отец здесь работает. А до этого работал на заводе в лаборатории по измерению параметров бензина. Значит, это вы? — Казаков глянул на Анатолия Антоновича.

— Только я не работал на заводе, — рассеянно ответил тот. — Значит, он у вас?

— Анатолий Антонович работал в НИИ, он доктор химических наук, — сдержанно произнес Тимофеев. — А Хоенцу я запретил трепаться про отца.

Я вспомнила страх очкастого волосатика в ту минуту, когда он увидел Тимофеева, и поняла, что Хоенц действительно не мог сказать иначе.

— Господин Блэкмор, — сказал Анкутдинов, подводя ко мне американца, — сейчас подопытной будет произведена инъекция перцептина, и вы увидите непосредственно, что это такое и как он меняет интеллект и восприятие человека.

Мистер Дональд Блэкмор любопытственно оскалился, и в руке Анатолия Антоновича металлически блеснул иглой наполненный препаратом шприц…

Я вспоминала болезненный бред Романовского о действии перцептина на человека. Я вспомнила слова: «…разница между обычным восприятием мира и „светлячковым“ — это так, как если бы ты вошел в полутемную комнату с черными наплывами и выступами стен… и вдруг обрушился свет, нет, словно плавно источился из всех точек пространства, и ты увидел, что выступы стен вовсе не выступы, что это стол, зеркало, бра, картина, что потолок белый, а обои желтые в цветочек…» Или как-то наподобие, но смысл — смысл тот же.

Теперь я поняла, что Романовский и Светлов говорили чистую правду. Я и раньше в этом не сомневалась, но тогда комната была темной, а сейчас…

Перцептин ввели поочередно Кузнецову и Казакову. Странно было видеть, как менялись их опухшие от безудержного в последние три дня пьянства лица. Лица светлели, как-то сразу осмыслялся взгляд. Всесокрушающий, мощный интеллект светился в нем.

Мир поменялся. Достаточно сказать, что я зримо ощущала траектории движения всех находящихся в комнате секунды на четыре вперед.

— Действие разовьется до максимума через пять минут, — сказал Анкутдинов, — возвратимся в ту комнату, господа. Тимофеев, свяжи их, кроме Ивановой, она первая пройдет тест. А то они сейчас изобретательные…

И Анкутдинов двинулся в дверной проем и тут же больно ударился головой о косяк. Да нет же, он не двигался!..

Тьфу ты, подумала я, что делает этот перцептин. Наверно, название от латинского «perceptio» — «воспринимаю». Как это раньше мне в голову не пришло?..