Б. Седов - Зэк

Граф замолчал, потирая лоб, вспоминая. Потом улыбнулся и прочитал:

Человек живет тем, что любит. Потеряв – умирает заживо. Он не может обратно к людям: Ключ повернут в замочной скважине. За стеною жизнь продолжается, Он пред нею на ладан дышит.

Он стучится и в дверь толкается: Может, кто-нибудь да услышит? Но закрыто, забито наглухо, И куда идти – неизвестно. Кругом стены из черного мрамора Заслоняют купол небесный…

– А чьи это стихи? – спросил Таранов после паузы.

– Автора зовут Евгений Николаев. Многие зовут – Джон… Это не все стихотворение – есть еще одно четверостишие. Но оно слишком мрачно, и я его сознательно не прочитал… Вам понравилось?

– Не знаю, – сказал Таранов. – Но… написано сердцем.

– Да, именно сердцем. Вы очень точно сказали.

Таранов повторил про себя:

Человек живет тем, что любит. Потеряв – умирает заживо.

А за окном, за решеткой, летел ветер и нес на своем плече мириады снежинок… Куда, Господи? Куда?…Человек живет тем, что любит.

У арестанта свободного времени много. Навалом у арестанта свободного времени… Каждый заполняет его как может: чтением, телевизором, играми и, конечно, разговорами. Таранов постоянно общался с Графом. Василий Тимофеевич был прекрасный рассказчик и, как и «инструктор» Таранова Герман Константинович, историй знал множество… Рассказывал их всегда к месту, кстати.

Однажды Иван задал вопрос о побегах из централа. Граф посмотрел на него остро, внимательно.

– Побеги, говорите? Побеги были, Иван Сергеич. Официальная историография Владимирки о них умалчивает. Не любят об этом говорить, имидж портить… Тюрьма-то старинная, с традициями, с историей. Здесь даже и музей есть. Я даже бывал в нем.

– Музей? – переспросил Таранов. – В тюрьме?

– Да, представьте себе, музей. Всего два таких в России. Один – в наших питерских Крестах, второй – здесь, в централе. Централ-то вдвое Крестов старше. И народу здесь пересидело – тьма… Многие, кстати, за политику. Вы обратили внимание, что один из корпусов иногда называют польским?

– Обратил.

– Это потому, что еще в девятнадцатом веке здесь сидели поляки, участники знаменитого Январского восстания [16] Польское восстание 1863—1864 гг. Жестоко подавлено. … О, эти стены дрожали от звуков «Варшавянки»! Так что традиция держать здесь политических издавна заложена. Еще в девятьсот шестом году во Владимирке решили содержать каторжных. И образовали тюрьму в тюрьме, которую окрестили «Временной каторжной тюрьмой». Вот ее-то и стали называть Владимирским централом. В централе держали политических… К чему, спросите вы, я все это рассказываю? Вопрос-то был о побегах. Именно к побегам мы и подошли. Или, по крайней мере, к одному из знаменитых «побегушников».

– Вы имеете в виду Фрунзе? – спросил Иван.

– Именно. Именно Михаила Васильевича Фрунзе – выдающегося революционера и полководца. Он как раз был одним из узников централа. Но надобно добавить, что сидел товарищ Фрунзе за классическую мокруху – в Белокаменной убил городового. Тем не менее неподалеку от централа ему памятник поставили.

– Вероятно, потому, что он сумел отсюда сбежать, – с иронией сказал Таранов.

– Вот! – ответил Граф. – Вот общая ошибка. Фрунзе не бегал из централа. Весь его «побег» свелся к тому, что он продолбил стену… в соседнюю камеру. Ему не хватало общения, и он пробил стену. А молва приписывает ему побег. Побег, которого не было. Почему это произошло? Да потому, что всякий арестант хочет слышать об удачном побеге! Почти каждый мечтает о нем… Я и сам дважды бегал. На алтайской зоне пулю словил, чуть не умер. Удачные побеги случаются крайне редко, о них ходят легенды. Да и неудачным фольклор частенько приписывает удачный исход. Поэтому, Иван Сергеич, надобно здраво и трезво смотреть на побеги. – Граф замолчал на несколько секунд, потом добавил: – Вы меня поняли?

– Да, Василий Тимофеевич, я все понял, – ответил Иван.

Однажды, в самом конце января, Граф ушел на встречу со своим адвокатом. Вернулся спустя час веселый… сели пить чай.

– Весна уж не за горами, – сказал Граф, глядя в жалюзи решки. Две «реснички» жалюзи были выломаны, и там, за окном, бушевало солнце, звучал колокольный звон и кричали вороны, кружась над деревьями кладбища. Кладбище примыкало прямо к стене централа… Иван тоже посмотрел в решку и сказал:

– Классический пейзаж. Называется: «вид из тюремного окна на кладбище».