Аркадий Васильев - В час дня, Ваше превосходительство

— Вы нам воду в тихом Доне не мутите! Нос не задирайте! Эка невидаль — на Дубасова покушались! Мы эти, как их… голову р-рубить враз могем!..

Как-то на заседании Донского гражданского совета Савинков удивился чрезвычайно: вошел седовласый, лохматый Петр Бернгардович Струве, вошел, как свой, с улыбкой кивнул Каледину, а его будто и не приметил.

Позднее Митрофан Богаевский объяснил Борису Викторовичу разницу между ним, Савинковым, и легальным марксистом:

— Марксистом Петр Бернгардович никогда не был, так, немножко баловался, и все. И в убивцы, вроде вас, не лез. Так что вы, голубчик, должны сами соображать, почему мы к нему всей душой…

Где бы ни проходил Савинков — гостиничным коридором, по улице, по канцелярии войска Донского — спиной, каждым нервом чувствовал колючие взгляды, затылком ощущал взведенный курок нацеленного пистолета. Он понимал, что монархистам — а на Дону собрались большей частью именно монархисты — он, социалист-революционер, руководитель боевиков, нужен до поры до времени, а потом его, как тягостную помеху, уберут, причем втихомолку — пристрелят где-нибудь в номере, в ресторане — ну, это еще куда ни шло — Жореса убили в кафе, — могут пристукнуть булыжником в темном переулке…

Савинков выехал из гостиницы на частную квартиру, но и тут не оставили в покое. Ночью забарабанили в дверь, Борис Викторович в исподнем выскочил в переднюю. Перепуганная хозяйка спросила: «Кого надо?»

— Савинков тут живет? Срочный пакет!

Хозяйка чиркнула спичкой, зажгла свечу. Борис Викторович жестом показал: «Откройте!»

Ввалился вдребезину пьяный молоденький офицер-артиллерист. Даже не ввалился — кто-то, невидимый в темноте, впихнул его в дверь. Офицерик что-то кричал о христопродавцах, о красной сволочи. Потом истерически плакал, проклинал какогото полковника Дувакина, наконец стих и уснул на полу, возле дивана, служившего Савинкову постелью.

Утром офицер, глядя в сторону, мрачно сказал:

— Уезжайте! Меня послали убить вас, а я не мог… Я еще никого не убивал, тем более так близко…

А тут облегчающие душу вести из Москвы — у большевиков дела идут неважно, наступает голодуха, иностранные державы что-то затевают.

С дипломатами разговаривать приятнее, нежели с грубияном Митрофаном Богаевским, дипломаты — народ деликатный и, самое главное, в русских делах весьма заинтересованы, и больше всего в том, чтобы русские солдаты отвлекли бошей от Западного фронта. Да и деньги у иностранцев есть, — хоть и поистратились на войне, а все же великие державы, и кое-кто не только не поистратился, а совсем наоборот, получил солидный доход.

Так в Москве появился Виктор Иванович Степанов.

Петр Михайлович Шрейдер возвратился в «Малый Париж», как обещал, ровно в три. Принимая ключ, внимательно посмотрел на доску: висит ли ключ от номера девять?

Шрейдер прожил в гостинице долго, больше месяца, подобрел — щедро раздавал чаевые. Ежедневно с четырех до шести находился в номере. К нему в это время иногда приходили разные люди, все больше в штатском: только раз пришел военный да однажды минут на пять заскочил монах.

Виктор Иванович прожил в номере только два дня, потом распрощался.

— Мало у нас погостили, — с сожалением сказал портье.

— Слава богу, отыскал знакомых. Буду у них.

Знакомых у Савинкова оказалось много — французский консул Гренар, военный атташе генерал Лаверн, генерал-лейтенант Рычков, полковник Перхуров…

В Молочном переулке в квартире семь дома номер два отмечали именины хозяйки Василисы Николаевны. Стол, по времени, бедному гастрономией и разносолами, был накрыт прилично: заливной судачок, ветчина, соленые огурцы, холодная телятина, несколько графинов водки. На краю, напротив удобного, единственного во всей комнате кресла, на небольшой продолговатой тарелочке соблазнительно поблескивала паюсная икра, поставленная, очевидно, поближе к самому почетному гостю.

Гости собрались к девяти вечера в гостиной. Приходили по одному, с интервалами в пять — семь минут. Звонили три раза — два длинных, один короткий.

Первым пришел бывший сотрудник «Русских ведомостей» Александр Аркадьевич Дикгоф-Деренталь. Чмокнул именинницу в пухленькую ручку, вздохнул, молча сел. Потом пожаловал совсем молодой, лет двадцати пяти, Борис Евгеньевич Покровский, служащий московской продовольственной милиции, — тоже чмокнул, тоже молча сел, рядом с Деренталем. Хозяйка гостей не познакомила — выбежала на очередной звонок.