Уинстон Грэм - С этим я справлюсь

– Подожди, – мама поднялась, опираясь на палку, заковыляла к комоду за своей старой черной сумкой и стала перебирать какие-то древние бумаги.

– Я уже много лет не видела его фото, – сказана я. – В Плимуте у нас все время стояла на камине, помнишь?

– Здесь есть одна такая же, только без рамки.

Я смотрела на лицо, но оно оставалось чужим, потому что я знала только фотографию. Он нисколько не был похож на того, о котором я рассказывала Роумэну. Светлые, жидкие, коротко стриженные волосы, круглое лицо, светлые маленькие и, как мне показалось, насмешливые глаза. И он был молод. Мама постарела, а он остался молодым.

– Сколько ему здесь?

– Около тридцати.

– Можно мне взять или она у тебя единственная?

– Возьми, если не потеряешь.

Тут вошла Люси с какими-то тарелками, и я поспешно сунула фото в сумку. Но потом, когда Люси опять вышла, спросила:

– Мама, а как звали врача? Помнишь, который не помог тебе с ребенком?

– Зачем тебе? – удивилась она. – Что все это значит? Гленмор его звали, прости его Господи.

– А со мной все было в порядке? – поинтересовалась я. – Я родилась без осложнений?

– Конечно, ты вообще не доставляла мне никаких хлопот. Пока тебе не исполнилось десять. Вот тогда началось. Тебе пришлось водиться с такой компанией… Что с тобой сегодня, Марни? Что за вопросы?

– Не знаю. Иногда мне кажется, что я немного странная.

– Странная? Благодари Бога, что ты не такая, как другие девушки. Вешаются на мужчин, охотятся за ними, красятся без меры. Да ты трех таких стоишь, Марни, и никогда не думай иначе. Ты такая умная… и такая добрая.

– Ты тоже была не такой, как другие?

– Я очень хотела чего-то добиться в жизни, – может, чуточку сама по себе. Твой отец говаривал бывало, что для него я слишком хороша. Но я никогда не была такой умной, как ты, милая.

– Не уверена, что хорошо быть слишком умной, – сказала я.

В воскресенье за завтраком Марк спросил:

– Как тебе не наскучат эти вечеринки с покером?

Я чуть не подавилась.

– Какие вечеринки?

– Покером, на который ты ездишь к Терри.

– Ты что, следил за мной?

– И не думал.

– Тогда откуда…

– Я как-то спросил Донну Уитерби, как здоровье её мамы, и она ответила, что та и не болела. Потом нетрудно было узнать остальное.

Я разломила кусочек торта.

– Почему мне нельзя пойти, если хочется?

– Весь вопрос в том, зачем лгать мне.

– Я думала, тебе это не понравится.

– Верно, но только потому, что все это у Терри. Во всех других случаях я стараюсь позволять тебе все, что ты вздумаешь.

Я испугалась. А вдруг бы он выследил, что я ездила в Торки!

– Ну и что, пусть Терри. Почему нельзя ездить к нему, если мне нравится?

– По двум причинам. Обе они слишком личные, и ты можешь подумать, что это тебя не касается. Во-первых, Терри – никудышный человек. На треть я его жалею, на две трети – смертельно ненавижу. Я думаю, он совершенно не к месту в нашем деле и ни черта в нем не понимает. Но трудно представить хоть какую-то работу, в которой он бы что-нибудь соображал. В нем смешаны честолюбивые стремления и разочарования, которые никак не складываются в реальную личность. Он хочет быть первоклассным бизнесменом, но никогда им не будет. Он пыжится выглядеть великим любовником, но я не думаю, чтобы он им был. Он хватается то за одно, то за другое, наряжается, подхватывает на лету все модные словечки, собирает у себя гостей, что бы играть в покер или слушать джаз. Но понимаешь, Марни, будь он действительно злодеем, я бы хоть как-то понял; но ведь он даже на это не тянет, слишком слаб. И хуже всего, что за его неудачами проглядывает какая-то дешевая хитрость, которая действует мне на нервы. У него просто дар портить все, к чему ни прикоснется.

– Может, потому, что он неудачник, я и имею с ним дело.

– Не унижай себя. Вспомни хотя бы дело с «Гласбери Инвестмент Траст» – я должен тебя благодарить за то, что узнал о нем. Я ещё не схватил Терри за руку, но это очень в его стиле.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю. И это вторая причина, по которой тебе не следует у него бывать. Ты, как моя жена, просто не можешь принадлежать и тому, и другому лагерю. Это невозможно, это хуже, чем если бы между этими лагерями шла открытая война. Хотя она ещё не началась.

Я принялась переставлять тарелки, Марк продолжал:

– Не хочу ссоры, но каждый день отравлен сознанием того, что втайне от меня идет какая-то возня. Я рассказал Рексу о «Гластбери Траст», и у него возникла нелепая идея собрать как-нибудь вечером Холбруков и нас на ужин, чтобы посмотреть, не сделают ли они дружеского шага и не пойдут ли в открытую. Я сказал ему, что он сумасшедший, но он считает, очень жаль, если старая добрая семейная фирма развалится только потому, что он не пытался её сохранить.