Уинстон Грэм: С этим я справлюсь

– Да что ты, мама, ни в коем случае. – Я сдвинула мех ей на спину. – Вот так носят в Бирмингеме. И тебе так лучше.

Потом мы все сели пить чай.

– На прошлой неделе я получила письмо от твоего дяди Стивена из Гонконга. Он там в порту прилично зарабатывает. Я ни за что не смогла бы жить среди желтокожих, но ему всегда хотелось чего-нибудь особенного. Потом найду его письмо. Он передал тебе привет.

Мамин брат дядя Стивен был единственным мужчиной, не безразличным мне на этом свете, хотя я его почти не видела.

– Куда мне такие меха и все прочее? – вздохнула мама. – Твой отец никогда не делал мне таких подарков.

Она священнодействовала с кусочком булочки: осторожно подцепив его большим и указательным пальцами, словно он был хрустальным, положила в рот и осторожно начала жевать. Тут я заметила, как распухли суставы на её руках, и стало стыдно за свою иронию.

– Как твой ревматизм?

– По-прежнему. По эту сторону улицы слишком сыро. После полудня солнца вообще не бывает; покупая дом, мы об этом не подумали. Иногда кажется, что стоило бы переехать.

– Трудно найти что-то приличное за те же деньги.

– Да, но все зависит от того, в каком доме ты хочешь видеть свою маму. На Катберт-авеню, недалеко отсюда, есть прелестный домик. Стоит пустым с тех пор, как хозяин умер от лейкоза. Говорят, перед смертью побелел, как бумага, и селезенка раздулась. Там две гостиных, три спальни, кухня, и мансарда. Нам бы в самый раз, верно, Люси?

Тот глаз Люси, что был побольше, стрельнул в меня из-за чашки, но она промолчала.

– И на каких условиях его сдают? – спросила я.

– Можно узнать. Конечно, будет несколько дороже, но там всегда солнце, и недалеко отсюда.

– Мне нынче снился сон, – сказала вдруг Люси. – Что с Марни случилась беда.

Казалось, долгое отсутствие, другая жизнь, особенно моя, должны были вытравить все прежние привычки, сделать человека взрослым. И все же от тона Люси мое сердце мучительно сжалось, словно мне опять двенадцать, я сплю вместе с ней, и по утрам Люси будит меня словами: «Мне нынче снился сон». Тогда казалось, со дня на день что-то обязательно случится.

– Какая беда, о чем? – вспылила мама, не донося до рта очередной кусочек булочки.

– Не знаю, до этого не дошло. Я просто видела, как она входит в эту дверь, в слезах и платье все в клочьях.

– Играла да упала, может быть, – предположила я.

– Да ну их, твои глупые сны, – отмахнулась мама. – В твоем возрасте пора бы поумнеть. Седьмой десяток, а все как малое дитя. «Мне нынче снился сон!» Кого интересуют твои старческие глупости!

У Люси задрожали губы, она всегда очень болезненно воспринимала разговоры о возрасте, и сейчас обиделась.

– Я только сказала, что видела сон. Разве я виновата, что мне снится? И сны сбываются. Помнишь, перед тем, как вернулся твой Фрэнк…

– Попридержи язык, – оборвала её мама. – Тут христианский дом…

Пришлось вмешаться мне.

– Послушайте, я приехала домой не для того, чтобы вы ссорились. Можно мне взять ещё одну булочку?

Часы пробили пять. Такого странного громкого, но бесцветного боя я ни у одних часов не слышала, а последний удар всегда звучал так тихо, словно издали.

– Раз мы вспомнили былое, почему бы не выбросить эту рухлядь?

– Какую рухлядь?

– Наши кошмарные часы. Меня от их хрипа в дрожь бросает.

– Но почему, Марни? Это подарок твоей бабушке на свадьбу. Там есть и дата – 1918. Она ими гордилась.

– А я гордиться не собираюсь. Снимите, я вам другие куплю. Тогда и Люси дурные сны перестанут сниться.

Со мной в билетной кассе кинотеатра «Рокси» работала Энн Вильсон. Ей было под тридцать. Высокая и тощая, она писала пьесу, надеясь стать вторым Шекспиром. Мы работали по такому графику, чтобы в час пик в кассе сидели двое. Кроме воскресных дней. Но продавала билеты только одна, другая помогала в зале.

Стеклянная будка кассы стояла в центре мраморного фойе. Сразу за входом слева помещался кабинет директора. Кассу оттуда видно не было, но наш директор, мистер Кинг, вечно слонялся взад-вперед, глаз не спуская с подчиненных. Во время сеанса он по крайней мере дважды поднимался в аппаратную, а потом торчал в дверях, раскланиваясь с постоянными зрителями. Трижды в день – в четыре, в восемь и в девять тридцать – он подходил к нашей будке проверить, есть ли у нас мелочь на сдачу, и забрать выручку.

Каждое утро он приходил в кинотеатр в десять, отпирал сейф фирмы «Чабб» и в потрепанном кейсе уносил вчерашнюю выручку в «Мидлэнд-Бэнк» через два дома от нас.