Иэн Рэнкин - Не на жизнь, а на смерть

Боже, он сейчас здесь, с Лизой, а думает о другой женщине! Его охватило острое чувство вины, ударившее его прямо в живот за секунду до того, как реакция совсем иного рода выгнула его спину и шею, ее руки надавили на его грудь, а ноги крепко обхватили его бедра.

Или женщина. Почему зубы? Ни единой зацепки, кроме этих зубов. Почему? Почему бы не женщина? Почему бы не полицейский? Или… Или…

– Да, да… – хрипло шептала она, и слово, повторенное двадцать, тридцать раз, потеряло всякий смысл. Что «да»? – Да, Джон, да, Джон, да…

Да.

Это был еще один суматошный день – день, который она провела, притворяясь той, кем вовсе не была. Но теперь она снова обрела свободу. Она шла крадучись. Ей начинало нравиться то, как легко ей удавалось скользить между двумя мирами. Ранее тем вечером ее пригласили на вечеринку в Блэкхите. Псевдоэлегантность в стиле эпохи короля Георга, двери, обитые сосновым шпоном, разговоры о ценах на школьное образование, об офисном оборудовании, о процентных ставках и недвижимости за рубежом – и, конечно, об Оборотне. Ее спросили, что она думает по этому поводу. Ее ответ был взвешенным, продуманным, либеральным. Подали охлажденное шабли и изысканное «Шато Монроз» урожая восемьдесят второго года. Не в силах сделать выбор, она взяла по бокалу каждого.

Один из гостей прибыл с опозданием: журналист одной из ежедневных газет. Извинился. Его спросили о том, что будет написано в завтрашних газетах, и он щедро поделился информацией. Сказал, что завтра в одной из заштатных газетенок на первой странице появится заголовок: «ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ОБОРОТНЯ-ГОМОСЕКСУАЛИСТА». Конечно, он-то знает, что это не более чем уловка, попытка поймать убийцу на крючок. Она тоже об этом знает. Они улыбаются друг другу через стол, и она аккуратно наматывает на вилку немного спагетти. Глупее они ничего не могли придумать: Оборотень-гомосексуалист! Она тихонько хихикает, прикрыв лицо бокалом. За столом заводят разговор об уличном движении, винах, о том, как изменился Блэкхит. Блэкхит… Когда-то здесь хоронили умерших от чумы, укладывая трупы штабелями. Черная Смерть. Черная Степь [15]. Все черным-черно. Она тихо улыбается собственной шутке.

После ужина она взяла такси, но, переехав реку, сошла в самом начале улицы, на которой жила. Она намеревалась пойти прямо домой, но, миновав дверь своего дома, продолжала идти вперед. Не следует этого делать, не следует идти туда, но это так приятно, так приятно. И ее игрушке в галерее, должно быть, сейчас одиноко. В галерее всегда так холодно. Так холодно, что Дед Мороз, того и гляди, откусит твой нос.

Должно быть, так говорила мама. Ее мама. Длинные волосы в носу, Джонни, это так неприлично. Или папа, который напевал глупые песенки, не зная, что она прячется в саду. «Чертово искусство», – бубнит она себе под нос.

Она знает, куда нужно идти. Недалеко. Ближайший перекресток. Таких полно в Лондоне. Светофоры да несколько женщин, слоняющихся взад и вперед, останавливающихся в свете светофоров, чтобы водители могли лучше их разглядеть – их ноги, их белые тела. Если водитель опускает стекло, женщины подходят к машине поближе и наклоняются, чтобы обсудить условия. Профессионально, но не так уж осмотрительно. Она знает, что время от времени полицейские предпринимают вялые попытки прикрыть эту лавочку, но знает также и о том, что они – в числе первых клиентов этих шлюх. Вот почему ей опасно здесь появляться. Опасно, но необходимо: ей нужны новые игрушки, а женщины, подобные этим, частенько исчезают, не так ли? Никто ничего не заподозрит. Никто не забьет тревогу. Кому придет в голову разыскивать шлюху в таком квартале? Будет так же, как с ее первой жертвой. К тому времени, как ее нашли, тело сожрали крысы. Крыски попировали на славу. Она снова хихикает и, проходя мимо одной из женщин, останавливается.

– Привет, солнышко, – говорит женщина. – Хочешь поразвлечься?

– Сколько за ночь?

– Для тебя, солнышко, сотня.

– Хорошо. – С этими словами она направляется в сторону своей улицы, своего дома. Там намного безопасней, нежели здесь. Женщина тяжело шагает позади. Похоже, поняла, что ей положено держаться на некотором расстоянии. Лишь оказавшись у входной двери, вставляя ключ в замок, она позволяет проститутке нагнать себя. Галерея манит ее. Только теперь комната уже не похожа на галерею.

Она похожа на скотобойню.

– А у тебя тут уютно, солнышко.

Она прикладывает палец к губам:

– Никаких разговоров.

Женщина начинает посматривать на нее с подозрением; жалеет, наверное, что вообще пришла сюда. И тогда она подходит к ней и хватает за грудь, неловко целуя ее пухлые губы. Проститутка теряется на какой-то момент, потом выдавливает отрепетированную улыбку.