Эрик Маккормак - Мистериум

Я медленно пошел дальше, в Каррик. Я думал только о том, что больше не увижу Анну Грубах и что она мне действительно очень понравилась. Я был не готов к тому, что буду так о ней горевать. Я вспомнил совет комиссара Блэра: относиться к Анне и остальным так, будто они — не реальнее персонажей снов, например тех, кого я встретил ночью. Я попытался подумать так об Анне, но нет — это другое.

В Каррике у лавки Анны я увидел военную санитарную машину и солдат, которые входили и выходили из дома.

У меня не хватило духу пройти мимо, поэтому я зашагал через Парк. Кажется, я увидел фигуру у окна на втором этаже Аптеки, но сделал вид, что не заметил, и не отводил взгляда от тропинки. Мне отсвечивали осколки красного стекла.

В то утро моим пунктом назначения был Околоток. Как ни было мне грустно, я велел себе сосредоточиться на деле. Само здание было старое, гранитное, прямоугольное. Оно казалось еще угловатее на фоне гладких круглых холмов. Как и некоторые другие внушительные дома, здание Околотка было слишком массивным для столь маленького городишки. Судя по виду, сказал комиссар Блэр, оно способно вместить всех жителей Каррика.

Я выкинул Анну из головы и преодолел три широкие ступени. Часовой окинул меня подозрительным взглядом, потом отвел винтовку. Я открыл тяжелую дверь и вошел.

Пол в приемной был выложен плитами; с одной стороны располагалась высокая деревянная конторка, подле нее два ряда деревянных скамеек — возможно, из церкви. В дальнем конце зала в огромном камине горел крошечный огонь. У камина сидела на табуретке стриженая седая медсестра. Увидев меня, она встала и пригласила следовать за ней.

— Он в арестантской — чтобы нам не приходилось все время бегать вверх-вниз. Наденьте-ка вот это. — Медсестра дала мне пару заводских противошумных наушников: комиссар Блэр меня предупредил.

Я пошел за медсестрой по коридору к камерам. Нас встретил обычный мрачный запах государственного учреждения и еще один, ныне хорошо мне знакомый; здесь этот запах был так силен, что, казалось, может просочиться сквозь поры. Медсестра указала на камеру в конце ряда. Один час. Не больше. — И пошла назад в приемную. Я включил диктофон и двинулся по короткому проходу.

В открытую дверь камеры я увидел городового Хогга; тот в одиночестве полулежал на койке. Даже под одеялами были узнаваемы его крупное тело и короткая шея. Лампочка в металлической решетке освещала коричневые стены; краска на них выглядела так, будто ее размазали, а не нанесли кистью. Окна хватило бы, чтобы просунуть голову, если б его не перечеркивали три железных прута. Часть одной стены загораживали умывальник и туалет. Другую стену почти целиком занимала койка городового Хогга и деревянный стул. На полу, на выщербленных плитах, лежала пачка машинописных страниц — похоже, еще одна копия повествования Айкена.

Городовой озабоченно тер подбородок; потом заметил в дверях меня.

— Должно быть, вы Максвелл!

Я быстро надел защитные наушники, потому что голос Хогга молотом бил по голове; яд усилил его, превратив в оружие. Но сам городовой выглядел приветливо. Я заметил, что его зеленые глаза совсем не мигают. Хогг протянул мне правую руку — маленькую и тонкую, будто нежное щупальце огромного тела. Я пожал ее: она была влажна, однако холодна. Я вспомнил теплую руку Анны. Возможно, городовой прочитал мои мысли, потому что сказал — точнее проревел:

— Бедная Анна. Вы, наверное, уже слышали — она умерла сегодня утром.

Я сел на деревянный стул.и расстегнул воротник; я мог выдержать голос Хогга, но запах больного, когда он ворочался на кровати, был просто невыносим.

— Я знал Анну с колыбели, — сказал городовой. Я подумал, он будет и дальше говорить о ней, но Хогг внезапно сменил тему: — Хватит об Анне. Этот комиссар с Юга передал вам вчера материалы?

— Да.

— Хорошо. Существует еще кое-какая информация, которую мне велено вам сообщить.

Потом Хогг начал рассказывать мне (и всему миру) о том что знал. После текста Айкена у меня сложилось впечатление, что городовой — человек неразговорчивый, поэтому я был потрясен его общительностью. Он все время облизывал губы, будто слова были сладкими на вкус; разлеталась слюна; городовой часто поглаживал подбородок — так муха гладит себя лапками по голове.

— Вы представляете, Максвелл, каково мне было в то время — в самом начале Войны?

(расшифровано с кассеты мною, Джеймсом Максвеллом)