Эрик Маккормак - Мистериум

Мои коллеги по Совету сидели за овальным столом. Городовой Хогг нервно ворошил бумаги. Лицо мисс Балфур смотрело в окно, но родимое пятно на шее было обращено ко мне.

Не успел я сесть, как появился доктор Рэнкип. Это худой маленький человечек; ему около семидесяти. У доктора тяжелая походка, словно когда-то он был толст (он никогда не был толст) и его тело еще не успело приспособиться к легкости. Доктор сел в свое кресло с высокой спинкой и кивнул городовому Хоггу — дескать, можно начинать заседание.

Городовой прокашлялся. Ему всегда неловко произносить слова — будто они слишком малы и его большое тело не в силах с ними совладать. Когда городовой говорит, невольно представляешь в целом мирное жвачное на Пастбище, что хвостом отмахивается от мух.

Роберт и мисс Балфур беспокоятся насчет человека из Колонии, Кёрка, — сказал он, оглядывая стол. Колибри не умеют бить крылышками быстрее, чем городовой Хогг машет ресницами. Потом он снова посмотрел в бумаги; его вступление, к большому удовольствию доктора Рэнкина, закончено. Теперь все в моих руках.

— Оба происшествия имели место вскоре после приезда Кёрка, — сказал я. — Он задает слишком много вопросов о Каррике. Суть в том, что я ему не доверяю.

— Он часто приходит в Библиотеку, — сказала мисс Балфур. — С первого своего визита проявил огромный интерес к нашей истории. — Как всегда, мисс Балфур выговаривала слова так четко, что они сошли бы за бритвенные лезвия. — Он особенно интересовался здешней ситуацией во время Войны. Разумеется, я сочла, что мой долг — показать ему, где располагаются подходящие книги. Я поступила неподобающе? — Ее родимое пятно высунулось и пропало, будто играя в прятки.

Городовой Хогг с огромным усилием заговорил снова:

— Митчелл за ним присматривает. Говорит, что Кёрк подолгу сидит в номере, когда не бродит по холмам. — Его глаза метнулись ко мне. — Они часто в номере. Кёрк и Анна.

Я молчал, хотя два этих имени вонзились мне в мозг, точно дротики. Я ждал, что скажет доктор Рэнкин. Когда мы принимали решения, последнее слово нередко оставалось за ним. Он прокашлялся и наконец заговорил — почти шепотом:

— Кёрк из Колонии как раз заходил ко мне вчера. Показал мне карты уровня воды в водоемах. Хотел знать, откуда мы берем питьевую воду. Засыпал вопросами о запруде Святого Жиля. — Доктор неопределенно взмахнулхудыми пальцами правой руки; казалось, его собственные ногти чем-то его удивили, и он несколько секунд их рассматривал. — Кёрк особенно интересовался, почему закрыли Шахту. — Доктор пальцем потер переносицу.

В детстве, лежа на спине на смотровом столе, я изо всех сил цеплялся за него руками, потому что боялся улететь в эти перевернутые венерины мухоловки — докторовы ноздри. Когда-то я верил, что невозможно обмануть человека, который знает тайны плоти так основательно, как доктор Рэнкин.

— Я рассказал ему не больше, чем рассказал бы любому, кто задал бы этот вопрос, — промолвил он. — Но Кёрк остался недоволен. Нам всем должно проявить сугубую осторожность.

— Очень хорошо, — кивнул городовой. — Я послал в Центральное Управление по Безопасности запрос о Кёрке. Они любят таинственных персон не больше, чем мы. Нам еще нужно попытаться выяснить, чем он занимается в холмах. Согласны?

Мы были согласны, и заседание Совета быстро завершилось — как это и бывало обычно. Меня всегда увлекали эти заседания — так много сказано и так мало слов произнесено.

Гуськом мы вышли на улицу, в темноту и холодную изморось — предвестницу, быть может, снега. В Парке мы простились и разошлись: мисс Балфур — открывать Библиотеку, работавшую по вечерам; городовой Хогг — в Околоток, к вечной своей бумажной работе; а я — в Аптеку, смешивать компоненты для пчелиного эликсира. Потом — банка супа (у меня не было настроения идти в «Олень»), книжка, мои раздумья — и сон.

Назавтра после заседания Совета наступило первое февраля. Рано утром Митчелл зашел в Околоток и сообщил городовому Хоггу, что Кёрк заказал на обед бутербродов: это означало, что он уходит в холмы на целый день. Городовой, в свою очередь, пришел ко мне. Отмстил, что это удачная возможность — я могу пойти за Кёрком и понаблюдать, чем он занимается. Так я и сделаю, сказал я.

То было редкое для зимы утро — ясное и почти не холодное. Светило солнце, и рано вставшие горожане делали вид, будто знают, как полагается вести себя при солнечной погоде, и улыбались друг другу на улице, огибавшей Парк. Чужака эта перемена погоды могла одурачить — внушить надежду, что дальше будет еще лучше. Но мы-то знали, что клубы тумана, лежащие по лощинам высоко в холмах, поднимутся, словно тесто, и разольются по всей долине еще до того, как опустится ночь.