Владимир Соловьев - Похищение Данаи

— А почему я не могла прогуливаться? Или Васильевский остров предназначен для прогулок исключительно тех, кто в нем прописан? Посторонним вход воспрещен? Запретный остров? Лепрозорий? Наконец, у меня могло быть назначено свидание с Никитой…

— Вы сказали, что встретили его случайно.

— Мало ли что я сказала!

— Сказать можно что угодно, — поддержал я мою бывшую пассию. — А вы и уши развесили. У вас каждый виновен, пока не докажет свою невиновность.

Борис Павлович, похоже, немного даже растерялся от такого дружного заговора против истины, которая была у него в кармане.

— С вашего разрешения я все-таки продолжу. Мы думали на Галину Матвеевну, пока сегодня утром не обнаружили при аресте Саши письмо, связующее обе жертвы — Лену и Никиту. Оно поколебало нашу уверенность. В первую очередь как улика оно имело отношение ко второму убийству: как письмо Лены Никите попало к Саше? Он был арестован по подозрению в убийстве Никиты, а сам факт нахождения у него этого письма подтверждал его вину. Невероятно, чтобы Никита передал его Саше сам. Значит, оно было взято у него силой либо после его смерти. Второй вариант выглядел наиболее правдоподобно. Скорее всего это письмо было положено жертвой на тот же ночной столик рядом с диваном, где уже находились очки, томик Вийона и стакан с водой. То есть на самое видное место. Его нельзя было не заметить. А в самом письме было указано на потенциального убийцу.

И Борис Павлович, вынув из кармана письмо, зачитал последние из него фразы:

— «А теперь главное — пробиться сквозь наши семейные склоки, которые стали рутиной, и все ему выложить. Чего бы это ни стоило. Даже если он убьет меня. Или тебя. А он на это способен — я знаю. Ну так поделом обоим». Как видите, прямое указание на убийцу. Причем на двойного убийцу.

— Да, но это высказано исключительно в предположительном плане, сказала Галя. — Не говоря уж о том, в каком она была состоянии: первая в ее жизни измена, первая беременность.

— Не первая, — сказал Саша. Галя помрачнела:

— Опять ты за свое…

— Я не об измене. О беременности. Еще до нашей женитьбы. Ей и двадцати не было. На третьем месяце. Врачи говорили, что из-за аборта скорее всего она и не зачинает больше. Страшно переживала. Меня упрекала, что не остановил. А мне тогда казалось, что о ней думаю — такая молодая, зачем ей в семейную петлю лезть? О последствиях и не подозревал.

Для всех нас это было внове. У меня мелькнула было аналогия с Галиным абортом, который я же ее и заставил сделать, чтоб не способствовать перенаселенности нашего шарика, но отбросил личные воспоминания как неуместные. Не знаю, кто о чем, а я, слушая Сашин рассказ, думал прежде всего о Лене, которая родилась, увы, героиней трагедии. Никак ей было не отвертеться от судьбы, и та поставила в конце концов точку в ее короткой жизни, кто б ее ни задушил: сам того не ведая, он — исполнитель чужой воли. Не то чтоб я фаталист, но Лена была отмечена с рождения. И сама знала это. Отсюда такая зацикленность на страданиях. Вот кто был фаталистом!

— Итак, сам факт нахождения этого письма у Саши подтверждал наше подозрение, что убийца — он.

— Убийца кого? — поинтересовался я.

— Убийца Никиты.

— Письмо из мастерской взял не Саша, — подала голос клуша.

— А кто? — мгновенно среагировал Борис Павлович.

— На что вам действительно повезло, так это на стукачку, — оттягивая время, сказал я. — Верой и правдой.

— Если о Галине Матвеевне, то пальцем в небо. Она действительно сочинила нам отчет о той вашей поездке в Югославию — тем дело и ограничилось. Отчет настолько туманный и путаный, что мы решили никогда впредь с ней не связываться. Бесполезно. А вот кто был настоящим стукачом в этой поездке…

— Никита! — сразу догадался я.

— При чем здесь Никита? — сказал Борис Павлович.

— Ты? — еще больше удивился я и дернулся к Саше.

Вид у Бориса Павловича был слегка ошизелый. Он смотрел на меня, будто перестал вдруг понимать, что к чему.

— Вы взаправду не знаете? Или прикидываетесь? Очередной розыгрыш?

— Я?

— А кто ж еще? Больше некому.

— Враки!

— Вы что, забыли? Заранее уговорился с вами, что будете сообщать обо всем подозрительном во время поездки. Потому, собственно, вашей четверке я и давал поблажки, даже в Дубровник отпустил, что среди вас был наш человек. По предварительному с вами сговору.

— Точно так же вы договаривались и с другими.

— Сравнили! С другими у нас были собеседования на предмет проверки их собственной лояльности, в то время как в вашей не было никаких сомнений. Вот почему мы и обратились к вам за содействием.