Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

– То-то и оно! Она это была, больше некому. И ведь австрияк погибший тоже приезжал к вам, разве нет? Вы только не спорьте, – повторил я поспешно, – вы меня послушайте, я ведь вам друг и только добра желаю. Как говорится, повинную голову меч не сечет. Что бы вам не повиниться? Ей-богу, ведь такой грех с души снимете! Я же отлично понимаю – влюбились вы в заморскую вашу гостью, вы человек пылкий, это всем известно. А тут соперник появился, музыкант какой-то. Вот вы…

Петраков мигнул, отступил на шаг, поднял было ружье и снова опустил его. Я отчетливо видел, что он пребывает в крайней растерянности – да и немудрено!

– Погодите, господин Ильин, – сказал Артемий Васильевич ошарашенно. – Уж не обвиняете ли вы меня в убийстве? Уж не полагаете ли вы, сударь мой, что я – я! – титулярный советник, дворянин Артемий Васильевич Петраков – собственными своими руками убил – убил! – ту, которая для меня стала и вправду дороже всех на свете, а заодно и ее конфидента, музыканта этого?

– Так он был у вас? – воскликнул я. – Был, и вы сами только что это признали!

– Что я признал? – Артемий Васильевич тоже повысил голос. – Ну да, был у нас этот музыкантишка, был! И ноты эти проклятые он забыл! Что же из того?

– А то, что в таком случае вы, Артемий Васильевич, ее и убили! – запальчиво сказал я. – Как же иначе? Кто, кроме вас, мог ее отвезти? Больше некому! А значит, вам одна дорога: коли не хотите предстать перед судом законченным, закоренелым злодеем – пойдемте со мною к уряднику нашему Егору Тимофеевичу и честно ему скажите: так, мол, и так – виноват, помрачение разума вышло, взревновал невесту, выстрелил в нее…

– Как, то есть, «больше некому»?! – с необыкновенной силой возмутился Артемий Васильевич. – Равилька ее отвозил! Равилька, говорю вам! Музыкант этот – Роберт, вы говорите? Ну да, Роберт. Появился он у нас в день ее отъезда. Точно, ваша правда. Мы как раз с Луизой возвращались с утренней прогулки. А он ждал нас в гостиной и что-то писал – в этом самом альбоме. Увидел нас, тут же лист вырвал, в портмоне спрятал. Я, из деликатности, вышел, они с Луизой коротко поговорили, после чего она вышла, в кибитку села. Он за ней выскочил, что-то кричал – я, признаться, не расслышал. Она ему в сердцах ответила, мол, ей его попреки надоели. Да и поехала. Он будто сам не свой стал, со мной и не говорил вовсе, постоялпостоял да и бегом побежал – видать, догнать надумал. А больше я его не видел, Христом Богом клянусь! Я задумался. То, что сказал Петраков, звучало правдоподобно, однако тогда совершенно непонятным становилось поведение Равиля, на что я тут же и указал.

– Погодите, что же выходит? Убийцей наверняка был тот, кто ее подвозил. – Здесь я коротко обрисовал Петракову картину убийства, как услышал ее от Владимира. – Ну хорошо, поначалу, когда она уехала, вы могли подумать – дескать, уехала красавица и забыла. Но уж когда нашли тело и когда вы ее узнали – неужели не подступили бы с расспросами к татарину?

– Так я же и подступил! – в отчаянии воскликнул Петраков и правой рукой ударил себя в грудь. – Как же иначе? Прижал я его – отвечай, говорю, такой-сякой! Он и покаялся. Ей-богу, говорит, я ее только до моста кокушкинского довез, а там нас догнал этот австрияк, от Бутырок ведь до моста – всего ничего, она и сказала: дальше не надо, мы с господином в Кокушкино сами упряжку наймем. Вышла из кибитки – и ни в какую! «А вам, Артемий Васильевич, – признался мне мой кучер, – не хотел рассказывать, чтобы не приводить в расстройство ваши чувства!»

– Стойте! – Я поднял руку. – Как же она могла Равилю такое сказать? Она же по-русски не разговаривала! А вы, я думаю, кучера своего ни немецкому, ни французскому не обучали.

Артемий Васильевич растерянно посмотрел на меня.

– И опять ваша правда, – произнес он уныло. – Мне как-то и в голову не пришло, что не мог Равиль ни с нею, ни с ним объясниться.

Я помолчал немного, потом осторожно сказал:

– Вы никому не сказали, что госпожа Вайсциммер гостила у вас так долго – едва ли не три недели. Никому не сказали об австрийском музыканте – что вы и его узнали, когда труп изо льда вырубили, потому как он к вам заезжал. Ведь так? А причина убить ее только у вас и была, Артемий Васильевич. И причина эта – ревность. Так что, – я вздохнул, – лучше бы вам покаяться и чистосердечно во всем признаться. Самому. Не ждать, пока все, что я сказал, вы услышите от жандармского следователя.

Петраков сделал шаг назад, склонил голову и внимательно посмотрел на меня исподлобья.