Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

– Во-вторых… – Я опять задумался. – Во-вторых… Конечно, есть и во-вторых, вот только… Ах да, конечно! Что их связывало? Что связывало этих несчастных – настолько, что он бросился за нею в ледяную воду? Вот вам и во-вторых.

– Ну, ответ на второй вопрос можно получить, ответив на первый, – заметил мой молодой друг, малость поскучнев. Видимо, мои слова его несколько разочаровали. – Да и потом – может, он полез в воду не за кем-то, а за чем-то? Так что вот вам еще и в-третьих.

– А в-четвертых – но правильнее было бы сказать, во-первых, – кто преступник? – добавил я. – Это – главный вопрос и главная загадка! И что это за истории с чертом? И наконец, при чем тут несчастный Кузьма Желдеев?

– Сотский, может быть, и ни при чем, – ответил Владимир. – Просто оказался в ненужном месте в ненужный час. Хотя, судя по всему, нарочно в это ненужное место и приехал. Что касается потусторонних сил, то у меня отношения с чертями никогда не складывались. Как и с богами, да… – Он замолчал, опустил голову.

– Я что-то упустил? – спросил я.

– Не то чтобы упустили… – Владимир вздохнул, развел руками. – Вы назвали вполне реальные загадки. Но ведь это все равно что сказать: «Задача шахматиста – поставить противнику мат». И я с этим вполне согласен. Но сейчас меня интересует: каким образом провести, скажем, королевскую пешку на клетку вперед и не потерять ее. А потом еще на клетку, и еще… И уж потом, когда я достигну восьмой линии, я буду думать, какие ходы совершу новым ферзем. Вот я и хочу узнать: по-вашему – решение какой загадки продвинет нас еще на шаг к раскрытию преступления?

– Это вы у меня хотите узнать? – Я почувствовал себя уязвленным. – Не имею ни малейшего представления. А какую загадку хотите разгадать вы?

– Загадку верхнего платья жертвы, – ответил Владимир. – Вернее, его отсутствия.

– Э-э… – Действительно, я как-то забыл об этой детали. Хотя она ничуть не представлялась мне сколько-нибудь важной. Я так и сказал моему гостю, добавив: – В сущности, это ваше верхнее платье… то есть, верхнее платье несчастной утопленницы, мог взять любой прохожий – так же как наш мельник взял платье утопленника.

Владимир промолчал, пропустил мимо ушей даже мое ехидное «это ваше верхнее платье». Я спросил – тоже не без доли насмешки, но вполне добродушной:

– И как же вы надеетесь разгадать сию головоломку? Не объявление же в «Казанском биржевом листке» печатать – мол, отзовись, добрый человек, кто платье утопленников унес!

– Нет, объявление тут не поможет, – серьезно ответил Владимир. – Если бы у меня хоть малая надежда была, что поможет, – непременно дал бы объявление, почему же нет? Но так ли уж много в ночное время прохожих, как вы полагаете? То-то и оно. Есть у меня одно соображение. И для его проверки мне обязательно нужно побывать в уезде. Так что пришел я к вам, Николай Афанасьевич, с просьбой. Помогите уговорить нашего доблестного представителя власти, чтобы он это позволил. С одной стороны, закон вроде бы предоставляет мне свободу передвижения. Параграф второй «Положения о негласном полицейском надзоре», утвержденного первого марта 1882 года, прямо гласит, – тут Ульянов процитировал по памяти: – «Секретный надзор, как мера негласная, осуществляется способами, которые должны исключать возможность лицу поднадзорному знать о существовании установленного за ним наблюдения, а потому лицо это не может подвергнуться каким-либо стеснениям в свободе передвижения, образе жизни, выборе занятий и тому подобном». Но, с другой стороны, мы-то с вами хорошо знаем: закон – это одно, а практика – совсем другое. И покидать Кокушкино без разрешения урядника мне, мягко говоря, нежелательно. Ну так как, поможете?

Настроение мое, и без того испорченное ночными видениями, окончательно пришло в негодность. Я уже чувствовал, что никуда мне от этой страшной истории не деться. И ох как не хотелось мне идти к Никифорову с ходатайством!

Владимир молчал, больше не приводя никаких доводов. Просто смотрел внимательно, даже, как мне казалось, с легкой усмешкой, прятавшейся в глазах. Он прекрасно понимал, что при всем моем нежелании я тем не менее пойду к Егору Тимофеевичу и буду просить позволения на поездку в Лаишев. Понимал он, наверное, и то, что я сам для себя пока еще не решил, но к чему мысленно – уже! – склонялся: что я сам поеду с ним – ежели удастся уломать урядника. А еще вот какое понимание родилось во мне: хочу, не хочу, но я и дальше буду рядиться в платье оруженосца нашего студента, однажды уже пришедшееся мне впору. Что делать?