Даниэль Клугер - Двадцатая рапсодия Листа

Пока я осмысливал эти неожиданные и непонятные слова, в конце улицы появились розвальни, которые тянули две крепкие гнедые кобылки. На облучке восседал Никифоров. Папаха его сбилась на затылок, обнажив прорезанный глубокими бороздами лоб. Лицо урядника стало еще пасмурнее.

– Похоже, Егор Тимофеевич не очень рассчитывает на помощь мужичков, – заявил Владимир с мимолетной усмешкой. – И он прав. Время давно вышло, а никого и в помине нет.

Остановив лошадей возле ворот, урядник соскочил на землю.

– Ну что? Никто не пришел? Вот народ! Ну что ты будешь делать? – Он покачал головой.

– И что говорит жена Кузьмы? – поинтересовался Владимир первым – я не успел еще и рот раскрыть.

– Да что говорит? Утром куда-то засобирался, сказал – воротится до обеда. Куда поехал – не сказал. А часа через четыре лошади вернулись без хозяина. Это я и так знаю. – Он потрепал одну из лошадей по холке. – Вот, уговорил Авдотью на всякий случай одолжить нам упряжку. И искать сподручнее, и, может, сами же нас к Кузьме и приведут.

– Ничего подозрительного в поведении мужа она не заметила? – снова задал вопрос Владимир.

– Подозрительного? – Урядник посмотрел на студента удивленно. – Что ж подозрительного могло в нем быть?

Владимир пожал плечами.

– Сами посудите: вчера, по вашим собственным словам, Кузьма был свидетелем того, как вам подкинули вещи. А сегодня чуть свет куда-то засобирался – и пропал, – сказал он рассудительно. – Конечно, это может быть всего лишь совпадением. Но, согласитесь, ведь может быть и не совпадение, а? Вдруг он заметил более вашего, Егор Тимофеевич?

– Да что там заметил… – буркнул урядник. – Я ж говорю – черта он увидел. Так и сказал: «Черт там возле ворот ваших крутился!»

Владимир хмыкнул. Никифоров помолчал, а потом снова начал ругаться на нерадивых наших односельчан: похоже, никто так и не собирался разыскивать пропавшего. Кончилось все тем, что на поиски выступили мы втроем.

Впервые урядник ни словом не выразил нежелания допускать нас к своим делам. Видимо, не алкалось ему в субботний день в одиночку странствовать по окрестностям.

Собираясь сесть в сани, Владимир вдруг спросил:

– А розвальни вы не осматривали?

Поистине удивительно было наблюдать, как Никифоров вдруг покраснел. Не побагровел от приступа гнева, что с ним бывало частенько, а порозовел, точно девица-пансионерка, от нечаянного смущения.

– Ах ты ж… – вполголоса прошептал он. – Ну не дурак ли я нынче? Не осмотрел ведь, правда ваша, господин студент. Ну, точно – дурак дураком!

Вдвоем они принялись тщательно осматривать сани, вытащили камлотовую полость и как следует, в четыре руки, ее протряхнули. Я в осмотре участия не принимал, стоял в стороне.

– Смотрите-ка, – сказал вдруг Никифоров. – А ведь это порох! – Он внимательно рассматривал черные точки на снегу. Потом снял перчатки, осторожно собрал крупинки, выложил их на ладони и поднес едва ли не к самому носу Владимира. Приблизившись, я тоже заглянул в ладонь урядника. Действительно, походило на порох.

– И что же, по-вашему, это означает? – спросил я.

Урядник пожал плечами.

– Кто его знает. Ну, скажем, сунул он в полость ружьишко и патронташ. А патроны сам только что набил. Несколько порошинок вполне могли просыпаться. Конечно, Кузьма человек аккуратный, но всяко бывает.

Владимир кивнул.

– Допустим. И часто ваш помощник брал с собою в дорогу двустволку?

– Часто – не часто, а приходилось, – ответил Никифоров. Он стряхнул черные крупинки с ладони. – Ничего не скажу, места у нас, конечно, спокойные, Бог миловал от лихих людишек. Но ведь бывает зимой, что и волк на дорогу выйдет – ночью особливо. А иной раз и шатуна повстречать можно. Или кабана. Опять же: сегодня лиходея нету, а завтра – кто его знает. Так что – брал Кузьма ружье в дорогу, брал. Зимою чаще, летом – реже. Вот – похоже, и в этот раз взял с собою.

– Похоже, говорите. А ружье нашлось? Или пропало вместе с Кузьмой? – спросил Владимир.

Никифоров поскреб затылок, сдвинув папаху на лоб и смущенно ответил:

– Кто ж его знает? Забыл я у Авдотьи спросить, не сообразил как-то…

В очередной раз мой молодой знакомец походя указал на промах нашего полицейского. И – удивительное дело! Вроде бы теперь Никифоров реагировал на замечания Владимира не так болезненно, как поначалу. По-видимому, он уже понял, что студент не имеет ни малейшего желания уязвить его, но преследует лишь одну цель: помочь делу. И в отношении Егора Тимофеевича к Владимиру – полицейского чина к поднадзорному! – я вдруг почувствовал нечто вроде благодарности. Не скрою, это поразило меня, наверное, в наибольшей степени. А кроме того, понятно стало, что не я один столь легко подпадаю под властительную силу этого молодого человека, поначалу никак не ощущавшуюся.