Я уже много раз видел, как студент наш краснел – нежная кожа его лица вообще выдает любой прилив крови. Но такую багровость, какая проступила на нем сейчас, я наблюдал впервые. У нас в Кокушкине так наливаться баканом умеет только один человек – урядник Егор Тимофеевич Никифоров.
За оживленным, хотя и не самым приятным разговором мы как-то не заметили, что давно приехали в Бутырки и уже с четверть часа стоим у ворот усадьбы. Артемий Васильевич посмотрел на свой дом так, словно впервые его увидел. Было понятно, что мысли его отнюдь не здесь. Мы с Владимиром тоже молчали. Ульянов смотрел в серое небо, и лицо его постепенно обретало привычный бледно-розовый цвет. Погруженный в себя, я не знал, каков я внешне, – перед моим внутренним взором сменялись картины, виденные мною на протяжении всего этого времени.
Первым нарушил тишину Петраков.
– Да-с, господа, вот она, жизнь-то, как поворачивается… – сказал он с тяжким вздохом. – А ведь я, поверьте слову, может быть, впервые влюбился по-настоящему.
В голосе его прозвучала глубокая, затаенная тоска. Это было не похоже на Артемия Васильевича и поразило меня в самое сердце. Я молча пожал его руку. Он не ответил на мой жест. По-моему, даже не почувствовал. Сидел и смотрел перед собою расширенными глазами. Спустя несколько тягостных мгновений Артемий Васильевич произнес – с той же печальной интонацией:
– И знаете, Николай Афанасьевич, на самом-то деле я вовсе не верил в то, что она вернется. Я ведь видел, что наш короткий роман ничем завершиться не может. Потому и не удивился, когда не получил от Луизы никаких вестей… – Петраков еще более нахмурился. – Скажите, Владимир Ильич, а что же выходит – если б я не задерживал ее, если бы она уехала на следующий день после приезда, может, и жива осталась бы Луиза моя? Ведь злодей этот, Феофанов, не сразу удумал ее убить?
– Думаю, он все равно ее убил бы, – ответил Владимир, словно бы щурясь на солнце, хотя никакого солнца не было. – Феофанов ведь решил избавиться от ревизора, каковым считал госпожу Вайсциммер, едва обнаружил, что она делает какие-то записи, знакомясь с угодьями графа Залесского. Так что не корите себя, Артемий Васильевич. Ваша гостья была обречена, как только появилась в Починке.
Лицо Петракова не разгладилось. Мне захотелось его хоть немного утешить, и я сказал:
– Артемий Васильевич, напротив, те шестнадцать дней, которые Луиза Вайсциммер провела в вашем доме, возможно, скрасили ее последние дни. Женщине приятно чувствовать себя любимой.
– Мужчине тоже, – ответил он с невеселой улыбкой. – Что же, пора мне, господа. Спасибо, что подвезли. А вам, господин Ульянов, особенная моя благодарность за то, что очистили мое доброе имя от подозрений. Может, и на каторгу я отправился бы – не будь вас. Сам же и виноват, что говорить… Труса сыграл, да и привычка хвост распускать подвела. Урок мне будет хороший, на всю жизнь…
Судя по всему, Петраков уже не располагал приглашать нас к себе в дом. Выйдя из саней, он, с несвойственной ему сутулостью, направился было к воротам, но вдруг остановился и сказал, обращаясь к Ульянову:
– А знаете, Владимир Ильич, пожалуй, у меня есть для вас подарок. Подождите немного, не сочтите за труд. Вы же, Николай Афанасьевич, не обессудьте, это займет всего лишь несколько минут.
Петраков быстро пошел к дому, исчез за дверью и буквально через секунды показался снова. В руках у него была книга в красном сафьяновом переплете. Подойдя к саням, Артемий Васильевич протянул альбом Ульянову.
– Вы, Владимир Ильич, меня разоблачили как знатока, а вернее – как профанатора Листа, вам этот альбом отныне и хранить. Мне-то он ни к чему, а вам эти ноты наверняка сгодятся – я хорошо помню, как ваша матушка музицировала, наверное, и сестра ваша на фортепьянах играет, да и вы, возможно, тоже. Но главное – это память о событиях, разразившихся в наших захолустных палестинах, и о той роли, которую вы в них сыграли. Не отказывайтесь, пожалуйста.
Возможно, мне показалось, но в уголках глаз Владимира блеснули крохотные искорки. Не зря же говорят, что глаза человеческие на мокром месте расположены.
– Огромное вам спасибо, Артемий Васильевич, – с чувством сказал Ульянов.
– И вот что еще скажу, – добавил Петраков. – Помяните мое слово – быть вам не менее чем полицмейстером! С такой-то головой! И не где-нибудь в Казани – в Москве, а то и в самом Санкт-Петербурге! И уж коли исполнится сие мое пророчество, – Артемий Васильевич подмигнул, – так вы сделайте мне одолжение – пришлите бутылку «Вдовы Клико»!
Читать дальше