Ричард Фримен - Око Озириса

— Вы не рассердитесь, что я за вами замкну дверь, — сказал он, — тут сейчас будет темный кабинет для проявления.

Замок щелкнул и мы очутились в темной галерее. Тут не было полной темноты, так как лунный свет проникал сквозь стекла в потолке.

Мы двигались медленно. Ее рука лежала на моей и мы оба молчали. Кругом была полная тишина. Таинственность неясных очертаний предметов в витринах гармонировала с глубоким чувством облегчения, наполнявшим наши сердца.

Незаметно, по мере того, как мы продвигались, руки наши соединились в пожатии, и Руфь воскликнула:

— Какая ужасная трагедия! Бедный, бедный дядя Джон! Мне кажется, что он вернулся из мира теней, чтобы рассказать об этих ужасах. Но какая тяжесть свалилась с души!

Она перевела дух и крепко пожала мне руку.

— Это все прошло, дорогая, — сказал я, — прошло навсегда. Останется только воспоминание о перенесенном горе и о вашем благородном мужестве и терпении.

— Я еще не могу прийти в себя. Это было точно страшный, бесконечный сон.

— Не будем вспоминать об этом, — сказал я. — Будем думать о счастии, которое нас ожидает.

Она не отвечала, только вздохи, вырывавшиеся из ее груди по временам, говорили о долгой агонии, которую она выносила с таким геройским спокойствием.

Еле нарушая тишину своими тихими шагами, мы прошли медленно во второй зал. Неопределенные очертания мумий, стоящих вертикально у стен, напоминали молчаливых гигантов, сторожащих памятники бесконечных столетий. В лице их исчезнувший мир смотрел на нас из мрака, но не грозно и не с гневом, а как бы торжественно, благословляя недолговечные современные создания.

У середины стены выступала из ряда призрачная фигура с неопределенным бледным пятном на том месте, где должно было быть лицо. Точно сговорившись, мы остановились перед ней.

— Вы знаете, кто это, Руфь? — спросил я.

— Конечно, — отвечала она. — Это — Артемидор.

Мы стояли рука об руку, смотря на мумию, вызывая в памяти неясный силуэт со всеми запомнившимися подробностями. Я притянул ее к себе и прошептал:

— Руфь, вы помните, как мы стояли здесь в последний раз?

— Как будто я могла забыть! — отвечала она страстно. — О, Поль! Это горе! Это отчаяние! У меня сердце разрывалось, когда я говорила с вами! Вы были очень несчастный, когда я ушла от вас?

— Несчастен!? Я… не знал до сих пор, что горе может разбить сердце. Мне казалось, что свет погас навсегда. Но у меня оставался луч надежды.

— Какой?

— Вы дали мне обещание. И я чувствовал, что настанет день, — нужно только терпение, когда вы исполните его.

Она прижалась ко мне и ее голова очутилась на моем плече, а щека прижалась к моей.

— Милая, — прошептал я. — Теперь время настало?

— Да, дорогой, — прошептала она нежно. — Теперь — и навсегда!

Мои руки обвились вокруг нее и прижали ее к сердцу, которое так давно любило ее. Теперь не будет ни горя, ни несчастья. Мы пройдем рука об руку наш земной путь, и он покажется очень коротким.

Звук отмыкаемой двери оторвал нас от грез о будущем счастии.

Руфь подняла голову и наши губы встретились на мгновение. С молчаливым приветом другу, который был свидетелем и нашего горя, и нашего счастья, мы повернулись и быстро пошли обратно, наполняя залы эхом наших шагов.

— Не будем входить обратно в темную комнату, хотя она теперь не темная, — сказала Руфь.

— Почему? — спросил я.

— Потому что, когда я выходила, я была очень бледна. А теперь — ну, я не думаю, чтобы я была бледна теперь. И потом там бедный дядя Джон. А я… мне стыдно смотреть на него, когда мое сердце замирает от эгоистического счастья.

— Вы не должны стыдиться, — сказала я. — Мы живем и имеем право на счастье. Но можно не входить, если вы не хотите. — И я ловко устранил ее от луча света, струившегося из двери.

— Мы проявили четыре негатива, — сказал Торндайк, выходя из двери вместе с другими. — Я оставляю их под охраной д-ра Норбери. Он сделает к ним надписи, когда они высохнут, так как они могут понадобиться, как доказательства. Вы что думаете предпринять?

Я взглянул на Руфь.

— Если вы не будете считать меня неблагодарной, — сказала она, — я хотела бы остаться сегодня одна с отцом. Он очень слаб и…

— Да, я понимаю, — сказал я поспешно.

Я, действительно, понимал. М-р Беллингэм легко возбуждался и, вероятно, будет взволнован внезапной переменой судьбы и вестью о трагической смерти своего брата.

— В таком случае, — сказал Торндайк, — давайте уговоримся. Вы проводите мисс Беллингэм домой, а потом дождетесь меня на моей квартире.