Ричард Фримен - Око Озириса

— Мы не должны говорить загадками в присутствии доктора Барклея. Отец мой говорит о моей работе, — пояснила она мне.

— Видите ли, доктор, — объявил м-р Беллингэм, — Руфь — литературный сыщик.

— Не называйте меня «сыщиком», — запротестовала Руфь, — это напоминает мне женщин-сыщиков и участок. Лучше скажите «исследователь».

— Хорошо. «Исследователь», или «исследовательница», это как вам угодно. Она наводит справки и разыскивает библиографию для лиц, пишущих книги. Она просматривает все, что было написано по какому-нибудь вопросу, и затем, собрав все сведения, отправляется к своему клиенту, нагружает его или ее этими знаниями, а он или она, в свою очередь, излагают или извергают это на печатных столбцах.

— Фу, какое отвратительное описание моей профессии! — сказала Руфь. — Но по существу это верно. Я — литературный шакал. Я собираю пищу для литературных львов. Вполне ли это вам ясно?

— Вполне. Но и теперь мне не совсем понятно, что это за цари-пастухи?

— Мой отец выразился не вполне ясно. Дело в следующем: один почтенный архидиакон написал статью о патриархе Иосифе.

— Написал, решительно ничего не зная о нем! — прервал ее м-р Беллингэм. — Какой-то более осведомленный специалист подставил ему ножку и…

— Совсем не так! — воскликнула мисс Беллингэм. — Он знал столько, сколько полагается знать почтенному архидиакону. Но этот специалист знал больше. Поэтому архидиакон поручил мне собрать всю литературу о состоянии Египта к концу 17-й династии, что я и сделала. Завтра я пойду к нему и начиню его добытыми сведениями, а затем…

— А затем, — прервал ее м-р Беллингэм, — архидиакон набросится на специалиста и закидает его «царями-пастухами», и Секенен-Ра, и всяким сбродом из времен семнадцатой династии! Могу вам заранее предсказать, что тут произойдет порядочная потасовка.

— Да, я думаю, что стычка действительно будет, — согласилась мисс Беллингэм и, покончив с этим вопросом, энергично принялась за поджаренный хлеб, в то время как отец ее начал зевать.

Я украдкой наблюдал за ней с восхищением и с глубоким, возрастающим интересом. Несмотря на свою бледность, утомленный вид и худое, почти изможденное лицо, она была чрезвычайно красива. Наружность ее носила отпечаток силы воли и характера, что отличало ее от заурядных женщин.

Окончив ужин, она отставила поднос и, открыв свою потертую сумку, спросила меня:

— Интересуетесь ли вы историей Египта? Мы тут сходим по ней с ума. У нас это какой-то фамильный недуг.

— Я мало что смыслю в ней, — ответил я. — Занятия медициной слишком поглощает мое время.

— Конечно, — сказала она. — Нельзя быть специалистом во всех областях. Но если вас интересует профессия литературного шакала, я покажу вам свои заметки.

Я с радостью согласился. Она вынула из сумки четыре синие записные книжки, из которых каждая была посвящена одной из династий, от четырнадцатой до семнадцатой включительно.

Просматривая аккуратно и тщательно сделанные выписки, мы вместе начали обсуждать в высшей степени запутанную историю этого периода, постепенно понижая наши голоса, так как м-р Беллингэм закрыл глаза. Немного спустя голова его откинулась на спинку кресла. Мы только что дошли до критического царствования Апепы II, когда громкий храп прервал тишину в комнате и заставил нас обоих тихо рассмеяться.

— Беседа ваша сделала свое дело, — прошептала она, в то время, как я брал свою шляпу, и мы вместе на цыпочках прокрались к двери, которую она бесшумно отворила. — Вы очень добры, что зашли повидать его сегодня. Для него это было очень хорошо. Я вам искренно благодарна. Спокойной ночи! — прибавила она, дружески пожимая мне руку.

Практика Барнарда, как и практика большинства врачей, была подвержена периодическим приливам и отливам. Лихорадочная работа чередовалась с промежутками почти полного бездействия. Один из таких перерывов наступил на следующий день после моего посещения Невиль-Коурта, в результате чего уже в половине двенадцатого утра я начал раздумывать о том, как провести остаток дня. Я спустился вниз к набережной и, опершись на перила, стал любоваться видом по другую сторону реки, серым каменным мостом с целым рядом пролетов, живописной массой устремленных ввысь башен и притаившейся за ними серой громадой аббатства и церковью св. Стефана.

Это была чудесная картина, тихая и успокаивающая, говорившая и о жизни и в то же время настраивающая на романтический лад.