Ли Чизхолм - Чисто женское убийство

— Другими словами, забыть, что я вас здесь видел?

— Именно. Я не имею никакого отношения к этому убийству. Мартин и я были друзьями. Больше, чем друзьями, можно сказать, партнерами. Мы знали друг друга много лет. Я помогла купить ему этот магазин, но наше сотрудничество мы хранили в тайне. Вы ведь понимаете, как это бывает? — Она устремила на меня холодный взгляд своих зеленых глаз.

— Ну, разумеется, — ответил я с многозначительной усмешкой видавшего виды таксиста. Когда десять лет водишь «тачку», да еще по ночам поневоле становишься свидетелем тайного, так сказать, «сотрудничества», приучаешься держать язык за зубами.

В магазине было чертовски душно. Обливаясь потом, я старался держаться в тени вешалок, ведь еще не стемнело и люди с улицы нас могли увидеть. Я чувствовал, что если правильно себя поведу, то смогу извлечь немалую выгоду из создавшейся ситуации. Это будет не измятая десятка или двадцатка, которую мне, заговорщически подмигнув, совали в руку. Теперь у меня были все шансы сорвать настоящий куш, который позволил бы многое изменить в моей жизни. Плевать я хотел на этого Мартина Ульстера, живого или мертвого, но деньги… о, это совсем другое дело.

— Очень хорошо. Я вижу, вы вполне светский человек, мистер…

— Называйте меня мистер Аноним, — сказал я, — кто знает, что позднее придет вам в голову, а я вовсе не горю желанием стать жертвой номер два.

— Идиот! Да вы просто клинический идиот! — Ее зеленые глаза блеснули бешенством, но она быстро овладела собой, и голос ее снова зазвучал холодно и размеренно: — Итак, вы все еще не верите мне?

— Послушайте, ну что вам за разница, верю я вам или нет? На мой взгляд, это типично женское преступление. Заколоть человека прелестным небольшим кинжальчиком может только бешено ревнивая особа женского пола. Этот Ульстер был большой ходок по дамской части. Думаю, немало ревнивых дамочек хотели бы отправить его на тот свет по той лишь причине, что он предпочел им другой объект страсти. Помните, как у Шекспира: «О, ревность, зеленоглазое чудовище…»?

— Так вы к тому же еще и любитель поэзии? — Она с нарочитым презрением посмотрела на меня, задержав взгляд на моей бесформенной твидовой куртке и мешковатых неглаженых брюках. — Вы что, философ-бессребреник, набравшийся каких-нибудь завиральных идей?

— Да нет, мэм, что вы. Я простой человек. Только очень бедный.

Франсин облегченно вздохнула. Такого рода проблемы она, очевидно, привыкла решать без труда. Я стоял как настоящий кретин, преданно глядя на нее и ожидая вознаграждения. Она открыла кожаную сумочку и вынула бумажник.

— Вот, — сказала она, вытащив почти все деньги и сунув их мне, — это все, что у меня есть. Возьмите.

При слабом свете лампочки, горевшей в глубине помещения, я разглядел пять сотенных бумажек, пару двадцатидолларовых и одну десятку. Мое молчание ясно свидетельствовало о том, что я разочарован.

— Ну, пожалуйста, здесь все, что у меня есть с собой. Эти деньги, — она показала мне две двадцатидолларовые купюры, оставшиеся в бумажнике, — мне нужны, чтобы добраться до Сан-Франциско. Там сегодня большой прием. Я не собиралась ехать и даже предупредила хозяина, что не смогу у него быть. Но теперь мне крайне важно, чтобы меня увидели на этом рауте. И репортеры тоже.

— Вы вполне можете успеть, но ведь вас обязательно узнают в аэропорту.

— Я не собираюсь лететь самолетом. Я приехала сюда и уеду на машине моей горничной.

Да, век живи — век учись, подумал я. В ловкости этим великосветским дамам не откажешь.

— Ну, так что? — нетерпеливо спросила Франсин. Голос ее звучал чуть резче, чем прежде.

— А что вы имеете в виду? — Я переступил с ноги на ногу и невозмутимо скрестил руки на груди. Но нервы у меня были напряжены до предела.

— Возьмете деньги и согласитесь молчать? Так вы поможете нам обоим выйти из этой деликатной ситуации.

— По правде говоря, я не совсем разделяю это мнение. Ведь на кону стоит ваша безупречная репутация женщины и супруги, честь старинной почтенной фамилии, наконец, моя репутация законопослушного гражданина.

— Чем вы зарабатываете на жизнь? — резко оборвала она меня.

— Я водитель такси, мэм, — с достоинством ответил я.

К сожалению, нас, таксистов, часто совершенно безосновательно подозревают во всякого рода нечистоплотных сделках и отсутствии сочувствия к ближнему.

— Мне следовало бы самой догадаться, — насмешливо произнесла Франсин. Сарказм, звучавший в ее словах, заставил бы покраснеть и толстокожего бегемота. — Так чего же вы хотите?