Сергей Ковальчук - Тринадцать

Серафим и Валерий получили тогда благословение настоятеля монастыря, отца Евмения, на возвращение в мир, а сыщик еще и благодарность за раскрытие множества убийств.

— Понимаю, что ты сейчас человек занятой, открыл свое собственное частное бюро сыска, поэтому к старику на чай не приглашаю. Кстати, возможно, ты этого не знаешь. Полиция острова Крит раскрыла убийство известного тебе портье гостиницы, Феодоракиса. Как ты и предполагал, к нему оказался причастен владелец этого отеля. Мне об этом рассказал мой друг, генерал МВД, курирующий наше отделение Интерпола.

Когда Феодоракис сообщил владельцу гостиницы о звонке из полиции и о том, что интересующий тех Константин Прохоренко в начале сентября заселился в их отель, начальник Феодоракиса приказал ему ничего не предпринимать. Дескать, он сам сообщит об этом в полицию. Однако, вышедший из его кабинета Феодоракис, подслушал его телефонный разговор с фигурантом, имя которого владелец отеля назвать полиции отказался. Феодоракис, узнав о том, что визит к ним Прохоренко имеет отношение к убийствам тринадцати русских на острове Гавдопула, решил шантажировать своего начальника. Он вошел к нему в кабинет и рассказал, что все слышал. Портье потребовал за свое молчание сто тысяч евро. Получив от него на месте двенадцать, Феодоракис дал шантажируемому два дня на то, чтобы передать ему оставшиеся восемьдесят восемь. Как ты понимаешь, это требование стало последним в его жизни, поскольку владелец отеля сообщил об этом своему прежнему собеседнику. Увы, но тот среагировал очень оперативно и подослал ко входу в отель двух киллеров.

Генерал перевел дыхание:

— Кстати, эти киллеры, исполнившие Феодоракиса, были убиты в перестрелке с полицией. Жаль, но на свободе остался заказчик этого преступления. Подскажи-ка мне адрес своего офиса. Я пришлю к тебе нарочного с письмом. Оно пришло в наш адрес из колонии особого режима в Оренбургской области. Вскрывать его мы не стали, потому что на конверте стоит надпись: «Серафиму Мирутину. Лично в руки».

Продиктовав генералу адрес, спустя час, сыщик уже держал в руках большой конверт, вскрыв который он прочел нижеследующий текст.

Письмо:

«Ну, здравствуй, сыщик!

Если бы ты только знал, как я тебя ненавижу! Ведь это ты сломал мою жизнь, жизнь, которая могла бы стать прекрасной, богатой и счастливой. И только благодаря тебе я никогда не выйду из этого проклятого каменного мешка под названием «Черный дельфин». Смешно, но судьба распорядилась так, что я оказался в том самом черном дельфине, который, по моему настоянию, был надет трупу Максима Коробченко на шею.

Здешние двуногие, коротающие, как и я, пожизненный срок, наивно тешат себя надеждой, что лет через двадцать пять кое-кому из них все же позволят выйти на свободу условно досрочно.

Но я, как бывший адвокат и следователь прокуратуры (да-да, не удивляйся, ведь мы с тобой когда-то были коллегами), прекрасно понимаю, что уже никогда не увижу свободы.

И поэтому я решил рассказать тебе, как все было на самом деле. Уверен, что несмотря на всю твою гениальность и проницательность, многие детали моего дела, а, самое главное, кто за всем этим стоит, остались тебе неизвестны.

А было все так:

Я рос в самой обычной московской семье. Отец — военный прокурор, мать — учитель в школе. После школы собирался поступать на юриста. У меня была любимая девушка. Таня, Танечка, Танюша…

Все парни сходили по ней с ума, такой красавицей и умницей она была у нас в школе. И всем им она предпочла меня. Однажды летом, поздним вечером, гуляя с ней в Измайловском парке, мы встретили кампанию отморозков чуть старше нас. Мне тяжело это вспоминать… Она кричала, звала меня на помощь. Ее повалили, держали за руки и за ноги, и насиловали, насиловали, насиловали. Они были ненасытны ею, эти ублюдки. А меня заставляли смотреть, приставив к горлу нож… Я сумел вырваться и убежать. А утром узнал, что Таню убили. Ее задушили.

Было следствие, поначалу даже подозревали меня, но потом их нашли и все они получили большие сроки. Я участвовал в суде, давал показания. Это чувство полного бессилия, беспомощности, когда ты ничего не можешь сделать, чтобы остановить гнусное издевательство над твоей любимой с тех пор следовало за мной неотступно. Я перестал себя уважать. Пить я не хотел, колоться тоже. Я поступил на юрфак и всю свою энергию направил на учебу. Но ненависть к самому себе меня не отпускала. Нужно было с этим что-то делать. Вскоре к этому чувству стало примешиваться дикое сексуальное возбуждение при воспоминании о том изнасиловании. Я стал как бы раздваиваться. С одной стороны я был жертвой, потерпевшим, трусливым зайцем, который во что бы то ни стало, желал реванша, мести. Но, с другой, я стал оголодавшим самцом. Я хотел ощутить ту власть над беспомощной жертвой, получить то вожделенное сексуальное удовлетворение от соития с ней, которое получали те подонки, и одновременно насладиться своим абсолютным доминированием над слабой и такой желанной самкой.