Тао Гань, хмуро наблюдая за печальной церемонией, вдруг заметил, что рядом стоит господин Яо Тайцай.
— Горестный, горестный день для Кантона! — запричитал господин Яо, однако грустный голос никак не соответствовал лукавому выражению его лица. По всей видимости, торговец прикидывал, какие из дел покойного собрата сможет прибрать к рукам. — Я слышал, ваш начальник уже отбыл, — продолжал Яо. — Знаете, он вроде в чем-то меня подозревал, так как однажды учинил строгий допрос, но, поскольку уехал, больше не вызван меня в суд, я могу считать себя оправданным, не так ли?
Тао Гань бросил на него недобрый взгляд.
— Послушайте, — процедил он, — мне не дозволено обсуждать с посторонними государственные дела, но ради хорошего отношения к вам я, так и быть, открою одну маленькую служебную тайну — вдруг да пригодится? Когда подозреваемого подвешивают на дыбе, ему следует непременно попросить помощника палача вставить меж зубов деревянный клин. А то, знаете, часто бывает так, что от боли несчастный сам себе откусывает язык. Но на вашем месте я бы не слишком беспокоился, господин Яо! Беспокойство еще никого и никогда не спасало! Удачи вам!
Тао Гань повернулся и покинул зал, оставив господина Яо неподвижно стоять с выпученными от ужаса глазами.
Казалось, это небольшое воздаяние придало помощнику судьи сил, и, отпустив паланкин, он пешком добрался до рынка. Спина у Тао Ганя раскалывалась от боли, ноги ныли, но ему нужно было время, чтобы собраться с мыслями. Рынок кишмя кишел горластыми кантонцами, и темная улочка на задворках в сравнении с ним показалась Тао еще более пустынной.
Помощник судьи поднялся по узкой лестнице и на мгновение застыл у двери, прислушиваясь. Из-за нее доносился чуть слышный стрекот. Итак, догадка подтвердилась!
Тао Гань, постучав, вошел. Клетушки, свисавшие из-под карниза крыши, четко рисовались на фоне вечернего неба. В полумраке Тао едва разглядел чайную корзину па столике.
— Это я, — сказал он, когда из-за бамбуковой ширмы выступила Ланьли. Тао взял ее за рукав, подвел к скамье, и они уселись бок о бок. — Я знал, что найду тебя здесь, — продолжал помощник судьи. — Я возвращаюсь в столицу, но мне не хотелось уезжать, не попрощавшись с тобой. Судьба послала тяжкие испытания нам обоим, тебе и мне. Ты потеряла брата и сестру, я — лучшего друга…
Тао Гань коротко рассказал девушке о смерти Чао Тая.
— Как же ты теперь будешь жить совершенно одна? — с волнением спросил он.
— Как трогательно, что вы в своей глубокой печали вспомнили обо мне, — тихо заметила Ланьли. — Но не беспокойтесь из-за меня. Перед тем как покинуть усадьбу, я подписала бумаги, отказав все имущество покойного брата своему дяде. Мне ничего не нужно. У меня есть мои сверчки, и с ними я не чувствую себя одинокой.
Тао Гань немного посидел, слушая пение маленьких друзей Ланьли.
— Я бережно храню двух твоих сверчков, — наконец проговорил он. — Того, что ты мне прислала, и найденного в Экзаменационном дворце. Я тоже понемногу начинаю ценить их пение. Оно так умиротворяет… Наверное, я слишком стар и устал, Ланьли; умиротворение и покой — единственное, чего я жажду. — Он искоса взглянул на безмятежное лицо девушки и, тихонько накрыв ее руку своей, решительно сказал: — Я был бы по-настоящему признателен тебе, Ланьли, если бы ты решилась поехать со мной в столицу. Со всеми своими сверчками.
Девушка не убрала руки.
— Только в том случае, если ваша старшая жена не станет возражать, — ровным голосом ответила она. — Я с радостью подумаю над этим.
— Я один, у меня нет никакой старшей жены. — И Тао Гань ласково добавил: — Но будет, как только ты согласишься.
Ланьли вскинула свои незрячие глаза, внимательно вслушиваясь. Громкое, мелодичное и чистое пение перекрывало теперь все другие звуки.
— Это Золотой Колокольчик! — радостно улыбнулась девушка. — Если вы хорошенько прислушаетесь, то поймете, что пение его не только приносит покой, оно сулит счастье!