Чингиз Абдуллаев - Тверской бульвар

Пока она говорила, я с трудом сдерживалась. Честное слово, мне было ужасно стыдно. И за то, что я такая благополучная. И за то, что у меня в семье все нормально. И через такие испытания я не проходила. И работа у меня прекрасная. И зарплата. И даже босс мой такой замечательный. Несчастная женщина! Через какие же испытания ей пришлось пройти?! Я ее, конечно, ненавижу, но с другой стороны… Ой, не знаю. Не смогла бы я работать прокурором. Чтобы другого человека обвинить, нужно огромным мужеством обладать, быть бесконечно уверенным в своей правоте, в своей справедливости. У меня такой убежденности никогда не будет. По существу, каждый прокурор берет на себя чудовищную ответственность, обвиняя другого человека, не исследовав досконально его жизнь и судьбу. И каждый судья, вынося решение, тоже берет на себя немного функции Бога, определяя, жить человеку или не жить, или как ему жить в ближайшие годы. Можно одним неправильным обвинением, одним несправедливым приговором сломать жизнь не только какому-то человеку, но и всей его семье. Все-таки хорошая у меня профессия. Я должна людей защищать — вот это мое призвание.

Игнатьев молчал. Потом посмотрел на Сердюкова. Мрачно так посмотрел.

— Она правду говорит?

— В прошлый раз Хавренко свидетелем проходила, — угрюмо пояснил майор. — Никто ее не бил и не насиловал.

— Как же не насиловал! — ухмыльнулась женщина. — Ваш подполковник в своем кабинете и насиловал. Начальник вашего отдела.

Денис Александрович поморщился. Потом вдруг приказал:

— Напишешь заявление на мое имя. Мы с этого подполковника погоны снимем, это я тебе обещаю.

Сердюков отвернулся, ничего не сказав.

— Ты ничего доказать не сможешь, — отозвалась Хавренко, — и лучше не делай ничего такого. Только врагов наживешь. Мне и себе. Тебе они ничего сделать не смогут. А я женщина беззащитная. Сам знаешь, кому поверят — наркоторговке или офицеру.

— Ты напиши, а я все сам проверю, — угрюмо повторил Игнатьев. — Виноват — накажем, и не потому, что он такое тебе устроил. Знаешь, в чем он виноват? Он тебя отпускать не должен был. Если бы не отпустил, может, эти ребята и не погибли бы. Вот поэтому я тебе и говорю, чтобы ты написала. Твое дело я сам буду контролировать. Но детей мы у тебя все равно отнимем и родительских прав лишим. Извини. Иначе не получится.

— Не нужно, — вдруг попросила женщина, — сам знаешь, как мне больно это слышать. Не нужно так говорить. У них, кроме меня, никого нет. Я ведь из Харькова приехала сюда еще восемнадцать лет назад. Хотела в театральный поступить. Только по конкурсу не прошла. И с тех пор здесь живу… — Она помолчала. Потом внимательно посмотрела на меня, очевидно почувствовав, в каком я состоянии, и обратилась именно ко мне: — Дай сигарету.

— Не курю, — робко выдавила я.

— Конечно, не куришь, — горько усмехнулась Хавренко, — тебе здоровье беречь нужно. Зачем тебе курить?

Сердюков достал пачку сигарет, вытащил одну, протянул ее женщине, щелкнул зажигалкой.

— Значит так, — твердо заявила она. — Вы меня где-нибудь прячете. Меня и моих детей. И от уголовной ответственности освобождаете. У вас сейчас есть такие права. Я ведь не дура, газеты читаю. Есть специальная программа защиты свидетелей, как в Америке. Нам с детьми ничего не нужно. Своего любовника я уже давно бросить хочу. Он, как нашкодивший кот, налево ходит, а потом ко мне заявляется за деньгами. В общем, все надоело. Перевезите нас в любой город, куда-нибудь на юг, например в Ростов или Краснодар. И дадите мне работу. Больше ничего не хочу. Только чтобы дети были сытые и здоровые. А я вам всю эту «компашку» сдаю. Вот такие у меня условия.

Игнатьев и Сердюков переглянулись. Они явно не ожидали подобного предложения.

— Я должен посоветоваться с руководством, — сказал Сердюков.

— Советуйся, — согласилась она.

— Лучше позвоним в Комитет, — предложил Денис Александрович, — там есть такая программа. Они все проведут лучше нас.

— Я все равно должен доложить, — ответил майор.

— Обязательно, — согласился Игнатьев, — и я позвоню в Комитет. Но учти, Хавренко, шутки закончились. Если ты нам сдашь какую-нибудь мелочь, у нас ничего не получится. Мне нужны все «поставщики».

— Не дура, сама понимаю, что должна хорошую жизнь заслужить. Ты думаешь, я ничего не понимаю? Я ведь верующая. И не смотри на меня такими глазами. Гореть мне в аду тысячу лет, пока грехи свои не отмою. За каждого мальчика, за каждую девочку, за каждую душу детскую. Все знаю и понимаю. Самой давно надоело. Только вот прокуроры мною не занимались, такие злые, как ты. Я ведь сразу поняла, что ты честный человек. Честные обычно бывают злыми и бескомпромиссными. А воры у нас благодушные и расчетливые. Я их столько в своей жизни повидала…