Митч Каллин - Пчелы мистера Холмса

— Я не знаю, — вслух сказал Холмс в спальне Роджера. — Я не знаю, — повторил он, опуская голову на подушку мальчика и прикрывая глаза, прижимая к груди альбом. — Не имею понятия…

Чуть погодя Холмс погрузился в сон, но не в тот, что следует за крайним утомлением, не в смутную дрему, соединявшую сновидения с явью, — то было скорее оцепенение, в котором он прочно застыл. Со временем этот властный, глубокий сон выудил его из комнаты, где почивало его тело, и перенес в другие края.

Неся общий багаж Холмса и господина Умэдзаки, собранный ими к утреннему поезду (вещей в свою обзорную поездку они взяли немного), Хэнсюро проводил их до станции, где, крепко стискивая руки господина Умэдзаки, пылко шептал что-то ему на ухо. Перед тем как они зашли в вагон, он приблизился к Холмсу, низко поклонился ему и сказал:

— Я увижу вас — снова — очень снова, да.

— Да, — весело сказал Холмс. — Очень, очень снова.

Поезд тронулся, Хэнсюро остался на платформе, размахивая поднятыми руками в толпе австралийских солдат, и его быстро удалявшаяся, но остававшаяся на месте фигура скоро стала совсем маленькой. Поезд набирал ход, стремясь на запад, Холмс с господином Умэдзаки втиснулись в соседствовавшие сиденья второго класса и смотрели, как здания Кобе замещаются цветущим ландшафтом, несущимся, меняющимся и мелькающим за окном.

— Дивное утро, — сделал господин Умэдзаки замечание, которое еще не раз повторил в первый день их путешествия (дивное утро перетекло в дивный день и, наконец, в дивный вечер).

— Весьма, — всякий раз отвечал Холмс.

В начале поездки мужчины обменялись считаными словами. Обособившиеся и отстраненные, они молча сидели на своих местах. На какое-то время господин Умэдзаки занялся писанием в маленьком красном блокнотике (новое хайку, подумал Холмс), а Холмс с дымящейся сигарой в руке созерцал мазки пейзажа за окном. Разговор завязался только при отправлении поезда от станции в Акаси, когда от встряски из пальцев Холмса выпала и покатилась по полу сигара (поводом к разговору послужил простой вопрос господина Умэдзаки, затем в беседу вовлеклось некоторое количество тем, и она продлилась до прибытия в Хиросиму).

— Позвольте мне, — сказал господин Умэдзаки, вставая за Холмсовой сигарой.

— Благодарю, — сказал Холмс; уже несколько привстав, он сел обратно и положил трости на колени (под таким углом, чтобы не задеть ногу господина Умэдзаки).

Когда они оба водворились на свои сиденья, а снаружи мимо них помчались сельские виды, господин Умэдзаки потрогал мореное дерево одной из тростей.

— Превосходная работа, не так ли?

— О да, — сказал Холмс. — Они со мною лет двадцать, очень возможно, что больше. Мои верные спутники.

— Вы всегда ходили с обеими?

— Недавно стал, то есть по моим меркам недавно, лет пять назад, если память мне не изменяет.

Чувствуя желание рассказать подробнее, Холмс объяснил: на самом деле для ходьбы ему требовалась одна правая трость, у левой же было важнейшее двойное назначение — дать ему опору, если он уронит правую и ему придется нагибаться за нею, или же быстро подменить ее, если она окажется утеряна безвозвратно. Ясное дело, продолжил Холмс, без регулярного подкрепления маточным молочком никакого проку от тростей не было бы — он не сомневался, что его уделом стало бы инвалидное кресло.

— Неужели?

— Безусловно.

И тут они разговорились всерьез, потому что оба жаждали обсудить достоинства маточного молочка, прежде всего его роль в прекращении или задержании процесса старения. Как выяснилось, перед войной господин Умэдзаки расспрашивал о целебных свойствах этой густой белой жидкости травника из Китая:

— Он явно придерживался точки зрения, согласно которой маточное молочко помогает при менопаузе и мужском климактерии, а также излечивает расстройство печени, суставный ревматизм и малокровие.

— Флебит, язву желудка, разные дегенеративные состояния, — подхватил Холмс, — и общую умственную и телесную слабость. Еще оно питает кожу, устраняет изъяны на лице, разглаживает морщины и предупреждает признаки естественного старения или даже досрочной дряхлости. — Поразительно, думал Холмс, что такая могучая субстанция, состав которой еще не изучен до конца, выделяется глоточными железами пчелы, создает матку из рядовой личинки и врачует столько человеческих заболеваний.

— Как я ни пытался, — сказал господин Умэдзаки, — я не нашел, или нашел весьма мало подтверждений ее лечебной пригодности.