Валерий Барабашов - Изувер

Свидетельницы, подписавшие протокол опознания, и все остальные женщины были отпущены, а Костромин стал задавать Клепцовой новые вопросы:

— Кто был с вами в «КамАЗе»?

— Кто запрыгнул в кузов?

— Где вы попросили Крылышкина остановиться?

— Кто убивал водителя?

— Где остальные документы?

— Кому и за сколько был продан «КамАЗ»?..

Валентина молчала. В ушах бился голос Жорика: «…Срочно! Юбку и кофточку — на мусорку!.. И тверди, как попугай: такой одежды никогда не было, у туберкулезной больницы никогда не была, ни с каким шофером „КамАЗа“ не знакома…»

Что же она, дура, наделала! Тряпки пожалела, каких-то жалких сорок тысяч с Таньки взяла…

Господи! Что же теперь делать-то? Она же не только себя, но и ребят подвела…

— Мне плохо… Я не могу больше… У меня дико болит голова, я гипертоник! — жалобно проговорила она, и Костромин поднялся, велел Саженцеву:

— Отвези ее в ИВС, пусть подумает, отдохнет. Завтра поговорим.

Звонок из Батуми раздался сразу после майских праздников.

Слышимость была неважной, но за шуршанием, попискиванием, потрескиванием телефонной аппаратуры Койот все же узнал голос Джабы Махарадзе. Джаба тоже узнал его, потому что на обычное: «Алло, слушаю…» сейчас же сказал:

— Привет, Павел!

— Приветствую и тебя, Джаба. Откуда звонишь?

— Из дома, вестимо… ха-ха-ха… — Махарадзе сдержанно засмеялся. Наверное, он прощупывал настроение Койота, его реакцию на звонок из Грузии.

Реакция была нормальной.

Джаба спросил:

— Как живешь, Павел?

— Думаю, похуже, чем Брынцалов.

— Го-го-го… Ты планку высоко поставил. Опустись на землю. Таких, как Володя Брынцалов, в России не много.

— Ну-ну. Уже опустил. А ты как поживаешь, Джаба? Как твой бизнес? Не собираешься ли в Придонск?

— Именно поэтому и звоню. Собираюсь.

— Что привезешь? Снова апельсины?

— Да ну, какие сейчас апельсины?! Май месяц. По другим делам с Гогой приедем, Паша — С Гогой?

— Ну да. Забыл, что ли, про брата моего?

— Нет, не забыл.

— И про должок свой не забыл?

Койот помедлил с ответом. Так хотелось сказать этому наглому грузину: «Да пошел ты на хер, какой еще „должок“? Скажи спасибо, что ноги от ментов унес, что живешь за горами за долами, считай, за границей, что взять тебя там трудно, и потому все еще на свободе. И чего звонишь? Зачем? Дело сделано, не все получилось, как планировали, да, но и на рожон, в Россию, тебе лезть со своим братцем не следует, это опасно для всех нас. А то, что ты потерял часть денег… на то и бизнес, он без риска и потерь не бывает».

Джаба, конечно, думал по-другому. И, надо думать, вины за собой большой не чувствовал.

Да, купил «КамАЗ» с рук, по дешевке, но они же не знали с Гогой, что за грузовиком — кровь, убийство, они так с Волковыми не договаривались. С них, с Волковых, надо спрашивать. Какие к ним, Махарадзе, честным бизнесменам, могут быть претензии?.. А если будут — они все милиции объяснят. В крайнем случае, потеряют «КамАЗ», который на данный день они и так потеряли.

— Джаба, ты чего хочешь? — спросил Койот.

— Ты говорил, что отработаешь, Паша.

— Говорил.

— Ну вот, время пришло. Мы скоро приедем.

— Когда конкретно?

— Тебе это знать не нужно. Я же сказал: скоро.

Ты вообще телефону не доверяй, понял?

— Да, все понял. Жду.

Койот положил трубку, послонялся по квартире, поразмышлял. Дома он был один, отец на работе, мачеху менты упрятали в кутузку. На душе тревожно. После задержания Валентины состоялся у них с отцом семейный совет: как быть?

Бели Валентина сознается, им всем грозит тюрьма. Этот проклятый рецепт!.. Почему он, Павел, не выбросил его, зачем принес домой? Ведь, кроме техпаспорта на «КамАЗ», братьям Махарадзе ничего не требовалось.

Идиот! Кретин! Ублюдок!

Койот в бессильной тоске ругал себя последними словами. Как подвел всех! И в первую очередь себя. Если Валентина сознается… Все же полетит к черту!

Позвали Жорика, сказали ему о чепе.

Жорик долго, со смаком и злобой матерился, крыл Койота на чем свет стоит. Даже замахнулся на него на кухне, но отец удержал руку кореша, сказал рассудительно:

— Что теперь толку махаться? Думать надо, как из говна выбраться.

Думать им оставалось лишь в одном направлении — молить Бога, чтобы Валентина не созналась, чтобы стояла на своем: свидетельницы ошиблись, спутали ее с кем-то, у больницы она не была.

Судя по тому, что их, Волковых и Жорика, пока не арестовали, можно было предположить, что Валентина держится и их имен не назвала.