Елена Богатырева - Наследница

— Речь не о тыщах — о миллионах. Да к тому же — в валюте.

Глеб присвистнул, слушать стало гораздо интереснее.

— И где?

— Тоже не скажу. Хотя много лет я об этом думал. Ищи Павла Антоновича Синицына. Кореш у меня был такой. Верный кореш. До сих пор вспоминаю, как мы с ним водку пили… — Глаза старика налились ненавистью, но он сдержал себя. — Думал, выберусь, сам найду. Но теперь вижу — не дотяну.

— Где ж искать его?

— Сначала в Ашхабаде. По крайней мере, там он с семьей обретался. Жена — Катя и двое детей его фамилию носят. Адресок, по которому они жили, — вот нацарапал. Если его нет на свете, у них, должно быть, деньги. Ты все равно заберешь, — старик снова глянул на Глеба испытующе.

— Ты, дед, об этом даже не беспокойся. Помирай спокойно.

— Если в Ашхабаде его нет, ищи в Москве или в Питере. А может, за границу уехал. Но ты найди! И, пожалуйста, очень тебя прошу, кончи за меня мерзавца.

Глеб усмехнулся:

— Любишь ты своего дружка, однако!

— Что не день — вспоминаю. И не хотел бы, да сам он, окаянный, на ум приходит.

— Ну, ежели добром не отдаст…

Теперь усмехнулся старик, подумал: «За это можно не беспокоиться…»

— А если успеешь, напоследок скажи ему, что привет передает старый кореш, Самохвалов Иван Ильич. Спросит откуда, отвечай — с того света. Ждет в гости не дождется.

— А ты, дед, романтик, — улыбнулся Глеб, разбирая нацарапанные на бумажке буквы.

Самохвалов зашелся кашлем, замахал на Глеба руками, и тот отправился на воздух. Иван Ильич никогда не чувствовал себя лучше, чем в этот день. Даже удушье, казалось, отступило.

Поначалу, как забрали его, он все никак не мог взять в толк — за что. Стали дело шить, Самохвалов только за голову схватился: неужто в перестройку, как при Сталине, — честного человека ни за что ни про что засадить могут. Во время следствия показывали ему много разных документов, им подписанных, которые он отродясь в глаза не видел.

Несправедливость не давала ему покоя даже на тюремных нарах. И только через два года в темноте, в которой он барахтался, забрезжил свет. Анжела вела всю документацию. Значит, кроме нее, мало кто мог… Но она баба! Под силу ли бабе… И тут всплыло: Синицын. И пошла раскручиваться спираль воспоминаний. Все вспомнил: и как Синицын к Анжеле подкатывался, и как он, Самохвалов, сам же их и свел, и как часто он пил с Пашкой, и что тот в последнее время сам зазывал…

Картинка сложилась, все встало на свои места. Оставалось решить — что с этими воспоминаниями делать? Ждать амнистии и явиться к Пашке собственной персоной? Или заявить на него?

Пока решал дилемму, заразился туберкулезом. Да не простым, а в открытой форме и со множеством каверн. Легкие были пробиты высоко, под ключицами. Оперировать нельзя. Да и кому он нужен? Сгниет на тюремных нарах. Вот что с ним друг Паша сотворил!

Но и он в долгу не останется. Напустит на него какую-нибудь самую отъявленную сволочь, чтобы стерла с лица земли и его самого, и потомство его поганое. Перед смертью Иван Ильич ни о чем больше думать не мог, как только о мести. Хорошо, что этот звереныш подвернулся. Молодой, сильный. Глотку перегрызет, не задумываясь. «Смерть твоя уже идет к тебе, Пашенька», — бормотал Самохвалов в бреду.

Старик умер через три дня, еще до того, как перед Глебом открылась узенькая низкая дверь и он вобрал полные легкие воздуха свободы.

4 января 2001 года

Утром, собираясь на работу, Воронцов с надеждой смотрел на Лию — проснется или нет. Ему хотелось о многом спросить, и именно сейчас, глядя в глаза, а не по телефону. Но девушка спала крепким сном, и на лице ее блуждало слабое подобие улыбки.

Если бы не эта улыбка, Воронцов, пожалуй, разбудил бы ее, встряхнул и обо всем расспросил.

Но теперь она показалась ему такой красивой и такой беззащитной, что он только обругал себя за желание устроить допрос и на цыпочках вышел из комнаты.

В обеденный перерыв позвонил домой. Трубку никто не снял. Воронцов задумался. Возможны три варианта — спит, ушла или не подходит к телефону, потому что звонят не ей. Он попробовал еще раз. Результат тот же.

Почему он решил, что эта девочка останется у него навечно? И с чего это он так рьяно бросился заниматься ее проблемами? Сегодня он собирался навестить Чубатого, попросить помощи. А зачем? Какое ему, собственно, дело? Может быть, он действительно все это время подсознательно хотел вернуться в систему, к ребятам, а теперь только ищет повод?