Мэри Стюарт - Огонь в ночи

Вовсе и не Фергус. Николас.

Я быстро отвернулась и пошла к себе. Где-то сзади тихо закрылась дверь.

Ровно без двенадцати два я пришла к выводу, что не смогу заснуть, и села в кровати, нащупывая выключатель. Маленький светящийся циферблат дорожных часов бескомпромиссно уставился на меня с ночного столика.

Я сердито нажала кнопку. Никакого результата. Тогда я вспомнила, что у отеля собственное электричество, которое отключают в полночь. Вроде, была свечка… На ощупь отыскала ее и зажгла. Снова злобно посмотрела на часы, встала с постели. Я была измучена и подавлена и знала, что уже достигла того состояния, когда бессонница настолько раздражает, что уснуть уже невозможно. Что хуже всего, у меня начиналась ужасная нервная головная боль, которая слишком часто изводила меня последние три или четыре года. Сейчас я чувствовала предупреждение, боль зарождалась электрическим покалыванием в глубине глаз, почти неуловимая, но угрожающая.

Я сидела на краю кровати, сильно сдавливая глаза, и старалась волевым усилием остановить грядущий приступ. В воспаленном мозгу проносились и оттесняли друг друга образы, отгоняли сон, вызывали мучительное напряжение нервов. Костер в полночь… Костер на Блейвене… Джентльмен из гостиницы… Корриган? Родерик? Алистер? Николас?

Меня начало знобить, я встала. Не пытаясь выделить никого из них, я решила одурманить себя, забыться, и как можно быстрее. Спасительные таблетки – в сумочке. Я побрела по комнате, отсутствующе нащупывая дорогу среди чудовищных теней, которые искажали все очертания. Сумочки не было ни на туалетном столике, ни на камине, ни на полу возле умывальника и кровати. Поиски делались все отчаяннее. Под кроватью тоже нет… Нигде.

Я снова села и заставила себя посмотреть правде в глаза. На прогулку с Родериком я сумочку не брала. Оставила ее в комнате отдыха. Я представляла мысленно, как она стоит на полу у стула, а в ней лежит бесценная упаковка таблеток. Все это так удалено, будто находится на плоту посередине Красного моря, ибо ничто, – твердо сказала я себе, морщась от нового приступа боли, – ничто не заставит меня в эту ночь выйти из комнаты. Если кто и должен совершить классическую глупость, прогуляться в полночь среди склонных к убийству джентльменов, которыми, вполне вероятно, заполнен отель, так это не я. С этой замечательно благоразумной мыслью я легла в постель, задула свечу и сосредоточилась на преодолении себя.

Через семнадцать минут я снова зажгла свечу, выбралась из постели и схватила халат. Всевозрастающие страдания привели меня к категорическому выводу. Какая его часть была основана на логике, а какая на отчаянии, сейчас можно понять намного точнее, чем тогда позволяло мое состояние, но все было очень просто и вполне удовлетворительно. Гезу Макре убил Джеймси Фарлейн. И, так как он не жил в отеле, я могла в полной безопасности пойти и взять таблетки.

– Полную безопасность, – сказала я себе очень твердо, засовывая ноги в тапочки и туго затягивая пояс на халате, – обеспечит то, что я буду двигаться очень быстро, очень тихо, и готова неистово закричать, если увижу или услышу хоть что-то подозрительное…

Не думая, как этот план логически сочетается с принятым решением, я схватила свечу, отперла дверь и отправилась в путь.

И немедленно я увидела, что это не классическая прогулка по дому, где убивают. Электричества в коридоре, конечно, не было, но тусклого света из западных окон вполне хватало, чтобы видеть, куда идешь. Пустота коридоров, защищенная закрытыми дверьми, молчаливо успокаивала. Закрывая рукой свечу, я тихо добралась до верхней площадки лестницы. Ступени уходили в тень, я на миг поколебалась, идти ли к окну, к тому самому, где я видела Марсию и Николаса. На этот раз их там не было, окно окаймляло бледную ночь. Очень ясно на фоне смутно освещенного неба виднелись очертания Блейвена. Луна исчезла.

Затем я услышала шепот. Должно быть, я слушала его подсознательно уже несколько минут. Когда наконец я осознала, что справа за дверью шепчутся двое, я немедленно поняла, что звук раздавался все время.

То, что еще кто-то не спит, конечно, должно было меня успокоить, а не волновать и пугать, но произошло, почему-то, второе. Конечно, неразумно предполагать, что никто, кроме меня, не имеет права страдать бессонницей. Если бы Каудрей-Симпсоны или Корриганы решили побеседовать в этот недобрый час, они бы наверняка приглушили голоса, чтобы не беспокоить спящих. Но шепот звучал странно беспокойно. Словно бы мягкое почти бездыханное журчание голосов в тишине производило впечатление отчаянной человеческой настойчивости, гнева, страсти или страха, которое передавалось мне через стены, заставляло волосы на руках вставать дыбом, будто из трещины в двери дул холодный сквозняк.