Шарль Эксбрайа - Ее все любили

- Все это, конечно, мило, но теперь мне хочется узнать ваше личное мнение о мадам Арсизак.

- Но...

- Давайте, давайте, мадам Тришей. И не думайте, что перед вами сидит ничего не понимающий пень. Мне известно, что ваша экс-патронесса была не столь замечательна, как вы ее здесь расписали. Мне нужна от вас только правда, вы понимаете?

Толстуху одолевали сомнения, поэтому она еле слышно пробормотала:

- В моем положении у меня могут быть неприятности.

- То, о чем вы мне поведаете, дальше меня не пойдет.

Она еще немного посомневалась, после чего решительно выдохнула:

- С ней не было никакого спасу! Мы с Жанной всегда были козлами отпущения. Постоянно только и слышишь, то там не так, то здесь не этак. Ни минуты покоя. Еще немного - и мы бы чокнулись. Подумайте сами. Если ей случалось что-нибудь сломать, так она обязательно заявит, что это одна из нас, чтобы потом вычесть из жалованья.

- В таком случае, почему вы от нее не уходили?

- Она нам угрожала, что если мы уйдем, то она позаботится о нашей репутации и устроит все так, чтобы ни в одном порядочном доме нас и на порог не пускали. У меня четверо детей и муж - тот еще работник.

- А какие у нее были отношения с мужем?

- Они либо не разговаривали вообще, либо ругались. Однажды я услышала, как она его пилила - не для ваших ушей будь сказано: "Ты у меня еще попляшешь со своей потаскухой!"

Короче, подумал Гремилли, толстуха описала не мадам Арсизак, а какого-то потенциального убийцу. Загвоздка только в том, что она - жертва.

Жанна Грени жила на другом конце города, на улице Пот-о-Ле. Она занимала небольшую комнатку, которую ей сдавала вдова, встретившая полицейского недоверчиво.

- Что вам от Жанны нужно?

- Ну, это наше с ней дело.

- Скажите пожалуйста! А повежливей нельзя?

- Вот что, любезная, я вам советую считаться с моим временем, а то я вынужден буду вас забрать за то, что вы препятствуете ведению следствия.

- Что вы такое говорите?

- Я - комиссар полиции.

При виде удостоверения, которое ей показал Гремилли, ее передернуло.

- Вы ее оставите, в конце концов, в покое или нет? Она уже свое заплатила!

- Я не понимаю, о чем вы говорите.

- А вы разве пришли не потому, что она сидела в колонии?

Чтобы со всем покончить, Гремилли терпеливо разъяснил:

- Я пришел, чтобы узнать у мадемуазель ее мнение о мадам Арсизак.

- О той, которую убили?

- Совершенно верно.

- А-а, тогда другое дело!

Но вдруг ее лицо снова омрачилось, и она уже взволнованно спросила:

- Вы, по крайней мере, не думаете, что это ее рук дело?

- Разумеется, нет.

- Тогда идите за мной.

Жанна Грени, худая и высокая девица неопределенного возраста, растерялась, когда узнала, кто к ней пришел. Гремилли с большим трудом удалось ее успокоить. Выпроводив вдову, он по-простому заметил:

- Мне сказали, мадемуазель, что у вас были неприятности с правосудием.

- Я провела два года в колонии.

- Вы не могли бы мне сказать, за что?

- Кража... тысячу старых франков у моих хозяев-булочников в одной дыре, под Мюсиданом.

- Забудем этот нерадостный для вас период, мадемуазель Грени. А теперь послушайте меня. Мне известно, что думают и говорят о мадам Арсизак в Перигё. Это меня не интересует. А вот ответьте мне вы: она вам нравилась?

Застигнутая врасплох этим неожиданным для нее вопросом, она не успела ничего придумать, кроме как ответить:

- Нет.

- Вы можете назвать причины?

- Она была злая.

- Вот как? Объясните поподробнее, чтобы я мог понять. Клянусь вам, что о вашей откровенности никто, кроме следователя, не узнает. Таким образом, вам бояться нечего. Вы мне окажете тем самым большую услугу.

- Однажды она разговаривала по телефону... Я была в коридоре... И все слышала. Она говорила кому-то: "Да, я отлично понимаю... И тем не менее вы сделаете то, о чем я вас прошу, в противном случае сами знаете что будет, не так ли? Да плевала я на вашу жену!" Повернувшись, она увидела меня. Лицо ее стало пунцовым. Она набросилась на меня, словно хотела избить, крича при этом: "Мразь! Ты что, шпионить за мной вздумала, а? Если ты хоть слово скажешь кому-нибудь о том, что слышала, я сдам тебя полиции, обвинив в воровстве, и ты снова очутишься в тюрьме!" Я запротестовала, говоря, что это неправда, что я ничего не украла, но она стала хохотать, а затем сказала: "Какое это имеет значение. Поверят-то мне, а не тебе".

По лицу Жанны потекли слезы.

Идя бодрым шагом по вечернему и затихшему Перигё, комиссар Гремилли напевал на манер марша: