Анатолий Безуглов - Чёрная вдова

— Отлично, молодцы, — сказал он. — Кажется, картина прояснилась. Виден финал. Поздравляю. С удовольствием доложу Прокурору республики, внесу предложение о поощрении… Ну а подробнее поговорим завтра. Хорошо? — И, не дождавшись ответа, повесил трубку.

Рабочий день уже давно закончился.

— Может, перекусим вместе? — предложил Игорь Андреевич.

Подполковник охотно согласился, хотя и удивился, почему Чикуров вечером ест не дома.

Следователи вышли на улицу. Москва выглядела торжественно и нарядно. В свете неоновых огней хороводились медленные пушистые снежинки, а в каждой витрине сияли игрушками, золотым дождём и мишурой ёлочки — город готовился к Новому году, празднику, который олицетворял для Игоря Андреевича дом, семью и все связанные с этим радости, оставшиеся от детских воспоминаний.

Но ощущение надвигающегося Нового года теперь отозвалось в душе тоской: какой уж праздник, когда в семье раздрызг. Вернее, по существу, нет её, семьи. Одна видимость.

— Знаешь, Дима, — поддавшись настроению, сказал Чикуров, — я вот думаю, не бросить ли к чёртовой матери следственную работу?

— Тю-ю! — ошарашенно протянул Кичатов, даже остановившись от неожиданности. — С чего это вдруг? Дело, считай, раскрутили, радоваться надо, а ты…

— Ужаснее всего, что я и радости-то особой не ощущаю. Мизантропом становлюсь, что ли?

— Уж не в артисты ли думаешь податься? — с иронией спросил Дмитрий Александрович, вспомнив их недавний разговор в кабинете Чикурова.

— В артисты уже поздно, да и дарования бог не дал. А вот в садовники — с удовольствием бы! Свежий воздух, цветочки, — мечтательно произнёс Игорь Андреевич.

— Чтобы они зацвели, нужно прежде в навозе покопаться, — усмехнулся Кичатов.

— Все равно лучше, чем постоянно иметь дело с подонками… Печалит меня вот что. Ну, допустим, в результате моей работы посадят ещё пять, десять, пятнадцать подонков. А сколько их выскочит ещё? Мартышкин труд получается.

С каких-то пор в нашем обществе стали чуть ли не нормой мздоимство, воровство, унижение безвластных и угодничество перед власть имущими. Мы перестали уважать ум, честность, порядочность, а преклоняемся перед чинами, кабинетами, машинами, перед теми, кто умеет ловчить, пользоваться особыми, недоступными другим благами… Кто такой Варламов? Взяточник, делец, расхититель! Многие прекрасно знали это, но тем не менее уважали. Так же, как Решилина. Почитали как великого, покупали его творения за доллары, а он на самом деле мелкий мошенник! А Жоголь? Рядился под бескорыстного и страстного поборника перестройки. Все они, Дима, ряженые, под-разными личинами скрывающие свою сущность — задавить, задушить ближнего, предварительно выпив из него последние соки… Одним словом — каракурты… Чёрные вдовы!

— Но согласись, старина, — возразил Кичатов, — кое-что мы уже начинаем сознавать. Учимся чёрное называть чёрным, белое — белым… И это здорово!

— Меня пугают словесные извержения. Шумим, шумим, а дело? Боюсь, что бюрократы и чиновники, против которых и ведётся эта атака, постепенно привыкнут к шумовым эффектам. Как в той басне: «А Васька слушает да ест!» Ой, не потонули бы благие намерения в болоте равнодушия и апатии!

— Не должны! Все хотят перемен.

— Все ли? — с сомнением покачал головой Игорь Андреевич.

— Придётся прозревать, Игорек! Дальше слептырями быть просто невозможно. Дошли, как говорится, до ручки.

— Будем надеяться, — задумчиво произнёс Чикуров.

Перед ними открылась площадь Дзержинского. Вокруг памятника кружил поток автомобилей, здание «Детского мира» полыхало светом своих огромных окон, праздничной иллюминацией. Плотная толпа покупателей вливалась и выливалась из стеклянных дверей, множество зевак глазело на красочные витрины. Кичатов невольно задержался у одной из них.

— Хочешь сделать новогодние подарки своим пацанам? — полюбопытствовал Чикуров.

— Уже послал. Но младший просит ещё велосипед, — ответил Дмитрий Александрович. — Я обещал к весне и вот присматриваю. — Он покачал головой:

— Ну и цены! Повышают, повышают, но почему? Качество-то не улучшается!

— Жур мне тоже жаловался. За плюшевого медведя для дочки отвалил полсотни, представляешь? А на себя пожалел семнадцать, не купил очень понравившийся ему голландский бритвенный прибор «Шик» с двойными лезвиями.

— Что ты! Жур готов всю жизнь в одних штанах ходить, лишь бы дети были довольны! — Дмитрий Александрович остановился. — Ну, куда пойдём? Может, в «Славянский базар»?