Анатолий Безуглов - Чёрная вдова

Действительно, контрастный душ взбодрил тело. Но на сердце было скверно. Он вспомнил объяснение с работниками милиции. Ощущение — словно тебя увидели голым…

Глеб сварил крепчайший кофе, с трудом проглотил холодную котлету без хлеба и с удовольствием убрался из квартиры — тянуло скорее на люди.

Выйдя на улицу, он зажмурился от ослепительного сверкающего снега. Дорога — словно каток. Глеб решил не выводить машину — гололедица, ещё вмажут по его новенькой «Ладе».

В университет он поехал на городском транспорте. И сразу пошёл в библиотеку.

Люся Шестопалова за столом выдачи зарумянилась при виде Глеба, заулыбалась (он уже привык к обожанию) и протянула ему книгу и две тоненькие брошюрки.

— Вчера весь день пролежали, — с укоризной сказала библиотекарша. — Сделали заказ, а не пришли.

— Эх, знал бы, что на выдаче вы, обязательно пришёл бы! — одарил её улыбкой Ярцев и вручил японский календарик с лукаво подмигивающей девицей: Люся коллекционировала карманные календари.

Она смутилась ещё больше, горячо и бессвязно поблагодарила за подарок.

Он нашёл свободный столик в читальном зале, углубился в чтение, но сосредоточиться не мог — все время прокручивал в голове ночное событие. Обрадовался, когда на его плечо легла чья-то рука.

— Покурим?

Это был Аркадий Буримович, аспирант кафедры философии.

— Айда, — поднялся Ярцев.

В курительной комнате стояла холодина: форточка была открыта настежь. Глеб достал «Космос», и Аркадий тут же полез за сигаретой. Он, как персонаж из пьесы Островского «Без вины виноватые», курил один лишь сорт — чужие…

— Ну что, румяный мой философ? — шутливо спросил Глеб.

— Да так как-то все, братец историк, — в тон ответил Буримович словами из «Ревизора».

Он был небольшого роста, кругленький, с распадавшейся посередине головы пышной шевелюрой и розовыми пухлыми щёчками. По его виду нельзя было подумать, что он занимается такой серьёзной наукой. Разве что умные пытливые глаза за сильными линзами очков.

Болтать с ним — одно удовольствие. Аркадий чуть ли не каждый день делал очередное открытие — гениальное, как он выражался. Однако оно жило недолго: его или быстро опровергали, или же выяснялось, что подобная идея давно была высказана кем-то другим.

Если этого толстяка что-нибудь увлекало, то он непременно стремился зажечь кого-нибудь ещё. Кто попадётся под руку.

Сегодня это был Ярцев.

— Слушай, старик, это грандиозно! — теребя Глеба за рукав пиджака, горячо начал Аркадий. — Я понял…

— С какого конца есть сваренные всмятку яйца? — сыронизировал Глеб.

— Не скалься! — не обиделся Буримович. — Ну, вот скажи мне, почему неистребим шабашник?

— Проще пареной репы. Налево больше платят.

— Фу! — поморщился Аркадий. — Рассуждаешь как обыватель. А тут политэкономия! Целая научная система!

Глеб улыбнулся.

Приняв улыбку Глеба на свой счёт, Буримович покачал головой:

— Я серьёзно, старик.

— Давай, давай, я слушаю, — сказал Ярцев.

— Понимаешь, шабашничать экономически выгодно, — стал развивать свою мысль Аркадий. — Смотри, — он начал загибать пальцы. — Строитель какого-нибудь СМУ из каждой заработанной десятки отдаёт государству в виде налога и других удержаний — на содержание управленческого аппарата, армии, милиции, на здравоохранение, образование и прочее — определённую сумму. Скажем, рубля три…

— Ну, а как же иначе?

— Верно, все это надо, — согласился Буримович. — И что же? В результате, работая в государственной системе, строитель получает на руки, допустим, семь рублей из десяти. А шабашник? Армию он не содержит, милицию

— тоже, больницы, школы… В больницу же ходит, как и мы, детей своих учит бесплатно! Заметь, на мои и твои деньги! Выходит, что десятка, которую он получает у частника, остаётся целёхонькой. Да плюс ещё те рубли, которые он должен был отдать врачу и учителям своих детей. То есть он получил все тринадцать целковых за тот же труд, который потратил бы на государство.

— Ты хочешь сказать, эти три рубля он украл из общественного фонда? — проявил знание предмета Глеб.

— Скажем — вocпoльзовался, — пoпрaвил Аркадий. — А я хочу сказать насчёт этого общественного фонда потребления. Видишь ли, старик, по моему глубокому убеждению, тут у нас перегиб. Так сказать, забегание вперёд. За счёт общественных фондов выплаты и льготы населению выросли с тысяча девятьсот сорокового года почти в двадцать раз. С двадцати четырех рублей до четырехсот семидесяти пяти на душу населения. Вникни!