При появлении помощника Розовски, опять-таки, не задавая никаких вопросов, молча выложил на стол ключи. Маркин почувствовал, что еще немного – и он лопнет от любопытства.
– Ты обедал? – спросил он осторожно.
Натаниэль покачал головой.
– Офра варит кофе, – сообщил Маркин. – Что-нибудь еще хочешь?
Тот же жест. Алекс вздохнул. Разговора не получалось. Он беспомощно оглянулся на дверь. Словно услыхав его призыв о помощи, дверь распахнулась, и на пороге появился человек, которого Маркин менее всего желал бы видеть. Во всяком случае, сейчас.
– Натанчик, ты здесь? – весело закричал 85-тилетний Моше Гринберг, вваливаясь в кабинет. – Вот и хорошо, а то я уж думал, что придется вечером тащиться к тебе домой.
Он взгромоздился в кресло напротив Натаниэля и умильно посмотрел ему в глаза.
– Привет, Моше, – сказал Розовски бесцветным голосом. – Если вы насчет результатов расследования, подождите немного. Мы его еще не завершили.
– О чем разговор! – Гринберг пренебрежительно взмахнул рукой. – Я вообще пришел просить прекратить это дело.
В тусклых глазах Натаниэля появились проблески слабого интереса. А Маркин откровенно обрадовался.
– Да, – сказал Гринберг, – я подумал: мне уже восемьдесят пять. Правильно?
Маркин и Розовски кивнули одновременно.
– А этой – ну, о которой я просил, шестьдесят. Правильно?
Маркин и Розовски снова кивнули.
– Так я подумал, – сказал Гринберг жалостливым голосом, – ну сколько я еще протяну? Ну максимум, лет двадцать… – он подумал и добавил: – Или тридцать. Сорок – это в крайнем случае.
Маркин и Розовски переглянулись. Пока неясно было, к чему клонит старик.
– Вот, – продолжал Моше Гринберг, – так если уж осталось всего-ничего, их надо прожить хорошо. А что хорошего в жизни с такой старухой?
Алекс громко сглотнул. Розовски захохотал. В кабинет вошла Офра с подносом, на котором стояли дымящийся кофейник, сахарница и пустые чашки.
– Как тебя зовут, красавица? – тут же спросил Гринберг.
Офра улыбнулась, поставила поднос на стол.
– Она не говорит по-русски, – объяснил Натаниэль Гринбергу. Тот тут же повторил вопрос на идиш.
– И на идиш она не говорит.
– А биселе, – тут же блеснула Офра своими познаниями в идиш.
– Ладно, – махнул рукой Моше, – тогда ты сам спроси: пойдет она со мной в ресторан сегодня вечером?
Натаниэль невозмутимо перевел вопрос на иврит. Офра внимательно осмотрела всех троих по очереди, потом сказала:
– К сожалению, я обещала подруге сходить сегодня вечером с ней в Синераму. Но если бы мне довелось выбирать кавалера для похода вечером в ресторан, я бы, конечно, выбрала настоящего мужчину. Единственного из вас троих, – тут она еще раз улыбнулась Моше Гринбергу и закончила фразу: – Вас.
После чего вышла с гордо поднятой головой.
– Что она сказала? – спросил Гринберг. Розовски объяснил. Гринберг кивнул, потом заметил с серьезным видом:
– У тебя очень умная секретарша, Натанчик. Это большое дело, поверь опытному человеку. Если ты начальник – ты можешь быть дураком, ничего страшного, кто-то не заметит, остальные не поверят. Но секретарша, Натан, секретарша должна быть красавицей и умницей. Единственное, что ей можно посоветовать – пусть займется языками, – Гринберг снова оживился. – Вот, помню, в восемнадцатом году…
Маркин коротко хохотнул.
– Что смешного? – воинственно спросил Моше. – Мне, между прочим, тогда было восемь лет, я все отлично помню. Так вот: у нас в соседях – в Лубнах, на Полтавщине – жил один умный старик. Звали его Элиэзер Белявский…
Натаниэль уже слышал эту историю – от собственной матери, но прерывать старика не стал, хотя и слушал в пол-уха.
– Так вот, – продолжал Моше, – кто бы ни захватывал Лубны – красные, белые, зеленые, серо-буро-малиновые – первым делом, погром. И каждый раз Белявский, светлая ему память, он сам шел к очередному коменданту и договаривался о выкупе. Чтобы погрома не было. После собирали – кто сколько мог, и нас оставляли в покое. Относительном, конечно, моим бы врагам такой покой… Но вот как-то раз – то было при петлюровцах – насчет выкупа договорились, но сами они, чтоб им холера в печенку, между собой не договорились. И несколько этих головорезов решили все равно «пощипать жидов», как они это называли. Ну вот. Пришли к нам. А наши еврейские семьи тогда были, нивроку, не по два дите, а ого-го! – Гринберг гордо улыбнулся. – У моей мамы, слава Богу, нас было шесть душ. И у соседей, у Белявских, душ восемь… – он на минуту замолчал, пошевелил беззвучно губами. – Да, кажется, восемь.
Читать дальше