Евгения Михайлова - Верность как спасение [сборник]

— Доброе утро, Анатолий Захарович.

Это мог быть только заведующий ее отделом Опалов — известный журналист, нервный и беспокойный человек, которого в отношении Кати постоянно раздирали противоречивые чувства. Она ему страшно нравилась и в такой же степени раздражала. Он нетерпеливо ждал ее материалов, был готов исключительно к запредельно высокому уровню, впадал в ярость от самых незначительных проколов, а за какой-то логический сбой готов был убить сразу на месте. И пока она переделывала проблемное место, Анатолий Захарович, задыхаясь, жевал зубами одну таблетку валидола за другой и не был в состоянии ни на что отвлечься. Потом, перечитывая правленый материал, мог прослезиться самым откровенным образом и исколоть ее нежную щеку своей щетиной, которая появлялась в течение нескольких часов рабочего дня. Эта щетина тоже была нетерпеливой.

— Утро?! — саркастически воскликнул он. — Я не могу поверить! Неужели ты в такой день могла спать до обеда, как всегда? Я жду материал, они ждут материал, все люди, которых я держу, ждут этот материал! Ты что, еще не начинала?!

Катя слушала его возбужденный монолог, видела в воздухе его любимые знаки препинания — восклицательный и вопросительный, чтобы обязательно рядом. Ждала не паузы, а спада интонации. Опалов уже устал от себя, ему уже нужны ее объяснения, оправдания, обещания. Готов к самому неприятному повороту: она сегодня не успеет сделать. И надеется, что все же сумеет ее заставить. Катя говорит спокойно, очень лаконично, для убедительности оперирует цифрами. Столько будет страниц, столько использованных источников, столько цитат из интервью с героями — все уже готово в голове. Осталось только записать. Это три с половиной часа. И вывод. Это самое главное. Мысль ясна, нужен особый, убийственный поворот. Чтобы читатель ахнул и вернулся к началу. На это еще час.

— К концу рабочего дня пришлю.

— У меня нет конца рабочего дня, — говорит уже примирительно Опалов. — Старайся, не спеши. Как же мне с тобой не повезло. Ты такая талантливая и невозможно красивая, и все это просто убивается твоей ленью. Я истерзан твоим отношением и твоим существованием. Но я верю, что ты не подведешь. Ты понимаешь, что мы сегодня запустим бомбу?!

— Конечно. До связи.

Катя ставит в посудомойку чашку, делает глубокий вдох и возвращается в комнату, в ее священный угол, где она делает самое главное в жизни. Работает. И пока она преодолевает эти метры, совершается главное чудо ее жизни. Это тяжелое и совсем не радостное чудо. Нежная, томная, благоуханная и спокойная, как ночь, женщина в конце короткого пути станет бойцом, трибуном и мстителем. Защитником всего, что нуждается в защите. Она сделает все как нужно, как хочет Опалов. И будет бомба, и будут любые последствия. И Катя испугается задним числом даже за собственную жизнь, за мамино здоровье. Но это порядок вещей. И его изменить невозможно.

Можно только остановиться и в последний раз в сладкой тоске взглянуть на кровать — последнюю возможность побега. От всего — от работы, от людей, от долга, от миссии, от жизни, которая так груба и нелепа в отличие от ярких, диковинных снов. Во снах все сбывается, в жизни же все наступает, давит и преследует.

Катя вспомнила разговор с начальником: эту смесь недовольства, раздражения и зависимости от нее. Такая мужская смесь. Она проявляется в разных аспектах. Муж Георгий так же терзался и мучил ее, не справляясь с постоянным контактом. Он хотел чего-то вроде припадков блаженства, между которыми объект маршировал бы перед ним, как солдат в строю. С Катей так не получалось, мягко говоря. И Георгия это бесило. Что совершенно не нужно было Кате.

А как было бы с Виктором? Как бы с ним все было у нее, если бы они жили, как обычные муж и жена? Не было у Кати ответа на этот вопрос. В одном она была уверена: Виктор тоже не представляет. Он и не разрешает себе мысли о подобной возможности. Он живет тем, что у них есть. Часами, минутами и секундами. И он постоянно удивлен. Самый искренний человек — ее Виктор.

— Как же это все… Какая ты… Я не представлял себе, что так бывает.

— Как? — спрашивала Катя.

— Так красиво, как в кино, — отвечал ей этот взрослый, опытный мужчина, которого запретное чувство превратило в потрясенного ребенка.

Через час не было ни дня, ни времени, ни воспоминаний о силе горячих рук Виктора. Было поле боя и ее, Катино, оружие — слова. Ей дано находить слова, которые пронзят чье-то сердце, которые многое прояснят даже для самых тупых законников. И которые раскроют высоту и необходимость одной души, припечатают тяжелой плитой преступный замысел тех, кому о душах не пришлось даже слышать.