Константин Тарасов - После сделанного

Но ведь было, подсказывала зло память, было так, еще и лучше было: не комнату — двухкомнатную дали квартиру, и действительно, кульман стоял, подрабатывал на нем вечерами, а потом бросил — чего мозги сушить, есть другой способ, золотую рыбку словил, и Паша навещал, и Адам приходил, и бутылку распивали до часу ночи… Было, все было, имели разбитое корыто…

— Давай Пашу помянем, — сказал Адам. — Жалею о нем.

Помянули.

— Жениться не собираешься? — спросил Децкий.

— Квартиру надо получить. А так — куда ж? Не сюда ж.

— Перетерпеть можно, — в ход своим мыслям сказал Децкий. — Зато семья.

— Легко тебе говорить: перетерпеть можно, — усмехнулся Адам. — А как перетерпеть? Работать надо. А как тут вдвоем? Еще сам, один, сидишь вот так, сочиняешь под телевизор. А представь — тут же и жена. И ее книги, и ее вещи. Через неделю возненавидишь…

Может, и не хотел Адам уколоть, но укололо Децкого, глубоко укололо, в сердце отдалось. И впрямь, думал Децкий, как им друг другу жаловаться: бедный богатому не товарищ, счастливый несчастного не поймет. У Адама мир в душе, зато каморка, у него хоромы, зато срок грозит. Ну, а через год как будет, думал Децкий, когда квартиру получит? Тогда скажет: это ж все своими руками. А он, Децкий, чем? Ему что, с неба свалилось? Черту душу продал разве малая цена? Так нет, это не считается, считается, что это даром. Нет уж, нельзя чувствительность распускать. Сидит в каморке, соседи музыкой травят, может, уже психику надкололи, и спокойно ему — он работает, культуре пользу приносит. А себе? А той самой Алле, на которой жениться бы не прочь? Хорошо, если год терпеть. А вдруг три? Нет уж, думал Децкий, лучше по-нашему, надежнее и веселее.

— От тебя можно позвонить? — спросил он.

Адам вышел в прихожую и тотчас вернулся, неся телефон. Децкий набрал номер завскладом; загудело в ответ ровными мертвыми гудками, и прослушал он этих гудков не менее ста — в ушах заболело.

— Кого домогаешься? — спросил Адам.

— Петра Петровича. Дело срочное есть.

— А-а! — словно понимая, в чем дело, кивнул Адам.

— Послушай, брат, — оживился Децкий, — объясни мне хоть раз в жизни, чем занимаешься. Я, по правде сказать, плохо соображаю. Знаю — кривичское язычество. А что это такое и зачем оно, если его нет?

— Это ритуала нет, а язычество есть, — ответил Адам. — Когда говоришь «телевизор», "самолет", «философия» — его нет, а когда видишь первую травку после зимы, рыбу в чистой воде, полет птицы в небе, когда говоришь «жито», "бог", «огнь», "смерть" — оно есть. Оно изначально, без него сейчас умирают, но с ним все еще рождаются.

— А бог зла есть?

— Сколько угодно.

— А бог смерти?

— Пожалуйста, Знич.

— Вот и расскажи.

— С удовольствием — но выпьем.

Выпили, Децкий откинулся на жесткую подушку и стал слушать. Слушал, дивился, кивал, а краем ума вел свою мысль, про Петра Петровича — где он, крыса откормленная? Почему с работы ушел? Почему домой не приходит? Кого избегает — его, Децкого, или следователя? Или обоих? Тек рассказ, текли мысли, одним краем про Петра Петровича, а другим — про себя, о своем. Вот и хорошо, что приехал, думалось Децкому, брата повидал, и успокоился, и убедился: можно так жить — в одержании, но приятнее жить по-своему — хоть и риск есть, зато к столу не прикован, не обязан терпеть. Терпение и труд все перетрут, это правильно. Но в первую очередь перетирают они здоровье и независимость.

Просидев еще час, Децкий поехал домой. Уже начинало темнеть, регулировщики все разошлись, никто его не остановил, преступного запаха не услышал, права не отнял. Децкому увиделся в этом добрый знак.

Наутро проснувшись в восьмом часу, Децкий тотчас позвонил Петру Петровичу. Квартира молчала, как и вчера. Значит, на даче, уверился Децкий; мелькнула даже мысль: не погиб ли Петька, не отправили ли его на тот свет? Но сволочь редко погибает, знал Децкий, это хорошие люди мало живут; и заманчивой догадке он не поддался. В нетерпении увидеть скрывающегося завскладом Децкий пораньше выехал на работу. Тот, конечно, на складе еще не появлялся; не пришел он и в восемь, и через полчаса. Децкий, не зная, что и думать, назначил крайним сроком ожидания девять, но и в девять Петр Петрович на заводе не обнаружился. Децкого взяло беспокойство, он не выдержал и понесся к завскладом домой.

В дверях торчала сложенная вдвое бумажка, половинка писчего листа, Децкий развернул ее и прочел размашистую запись: "Верочка, я на даче. Отпросись у мамы и приезжай. Возьми у А.Л. рыбу. Целую. П.". Децкому эти три фразы принесли полное освобождение: Петр Петрович хоть и бежал от свидания, но был жив и здоров, отдыхал в сосновом бору. Жена, по-видимому, эти дни жила при матери, Децкий знал, что та сильно болела; А.Л. означало Анну Леонидовну из рыбного магазина, и, верно, получила какие-то деликатесы, а сама записка означала, что Петька выехал на дачу срочно, если не заехал к теще лично сказать о своем отъезде. Словом, телефонное молчание объяснилось понятным и приятным образом. "Вот и побеседуем в тишине, без свидетелей", — обрадовался Децкий и, чтобы не принесло следом Верочку, скомкал записку и сунул в карман.