Евгения Грановская - Богиня Модильяни

– Мсье, позвольте вам напомнить, что вы находитесь в Париже. Соблаговолите говорить по-французски.

– Я буду говорить на том языке, на каком захочу! – все более закипая, заявил Линьков и опять по-русски.

Глаза Модильяни сузились. Его смуглое лицо окаменело. Поняв, что окаменелость эта не что иное, как затишье перед бурей, Анна вновь поспешила сгладить конфликт.

– Господин Линьков говорит, что русскому языку, изобилующему флексиями, свойственна неповторимая гибкость, поэтому он не променяет его ни на какой другой, – спокойно и вежливо сказала она по-французски.

– С этим трудно не согласиться, – проговорил Модильяни несколько озадаченно. Он поклонился Анне и сказал с мягкой улыбкой: – Надеюсь, мы еще встретимся, мадам.

Он повернулся и, сунув руки в карманы своей дикой желтой блузы, беззаботно зашагал к выходу.

– Каков наглец, а? – продолжал кипеть Линьков и после его ухода. – Будь мы в России, я взял бы его за шиворот и свел в полицейский участок. Там бы ему назначили двадцать пять ударов плетью за дерзость. А здесь, в Париже, все смотрят на художников с пиететом и ждут от них каких-то необыкновенных откровений!

Анна улыбнулась.

– Вы сами сказали, что Париж – прекрасный город, – спокойно проговорила она.

Пять минут спустя Анна удалилась в дамскую комнату. Оказавшись в одиночестве, она быстро сняла туфельку и достала из нее сложенный листок бумаги.

«Vous etes en moi comme une hantise!» [1]– прочла она и улыбнулась. Все-таки какие эти французы (даже итальянского происхождения) хваты! Одному богу известно, как это Модильяни успел положить в ее туфельку записку. Написал-то он ее заранее, это понятно.

Улыбаясь, Анна скользнула взглядом ниже и слегка нахмурилась. Это был адрес мастерской. «Неужели дерзкий юноша думает, что я приду к нему?» – подумала Анна.

Впрочем, рассердиться у нее не получилось. Слишком учтивыми были его манеры, слишком ангельским – лицо и слишком жгучими – его черные глаза. Глаза, которые могут принадлежать только сумасшедшему, убийце или гению.

Вернувшись за столик, она сказала Линькову, что неважно себя чувствует, хочет отправиться к себе и немного отдохнуть. Линьков тут же вызвался проводить ее, но Анна отказалась под тем предлогом, что обожает одинокие прогулки по незнакомому городу. Линькова предлог не убедил, но возражать он не посмел.

Он встречал эту надменную красавицу и раньше. Это было в Петербурге, пару лет назад. Тогда она была совсем еще юной девушкой, почти девочкой, влюбленной в приятеля Линькова – Володю Голикова-Кутузова.

Голиков-Кутузов был на несколько лет младше поручика, но, познакомившись в одном из злачных мест Петербурга, они быстро сдружились. Их объединила любовь к картам, вину и другим, более пикантным удовольствиям, до которых оба были большими охотниками.

Еще до того, как подружиться, они несколько раз пересекались в красной гостиной мадам Жоли. Их вкусы совпадали, поэтому они – невольно, но часто – составляли друг другу конкуренцию, выбирая девушек одного типа: высоких, бледных, черноволосых и худых.

Такой же была и Анна. Голиков-Кутузов поначалу увлекся, даже перестал появляться у мадам Жоли. Вскоре увлечение прошло, и на смену ему пришла всегдашняя скука, отличающая людей авантюрного склада, склонных к частой перемене впечатлений.

Однажды, распивая с Владимиром бутылку шампанского, Линьков сказал:

– Что у тебя с этой девочкой?

– Ты об Анне? – Голиков-Кутузов пожал плечами. – Да ничего. Она была интересна, пока свежа. Сегодня это уже вчерашний день. А почему ты спрашиваешь?

– Я был бы не прочь закрутить с ней, – прямо сказал Линьков.

Владимир усмехнулся – тонко и чуть высокомерно, как всегда:

– Не думаю, что тебе это удастся.

– Почему? – нахмурился Линьков.

– Мы с тобой всегда откровенны друг с другом, поэтому скажу правду. Она никогда не полюбит такого, как ты. Не трать времени.

Голиков-Кутузов отпил шампанского и блаженно прикрыл глаза.

– На что ты намекаешь? – спросил его Линьков.

Владимир покосился на приятеля и спокойно объявил:

– Ты – не ее тип. Она любит мужчин утонченных, с поэтическим взглядом на мир. А ты – солдат.

– Я офицер!

Голиков-Кутузов усмехнулся и кивнул:

– Об этом я и говорю.

На этом все и закончилось. Линьков не решился даже представиться юной красавице. Причина такой нерешительности была проста: Аня совершенно не походила на всех знакомых Линькову женщин. Обладая не слишком богатым воображением, он не представлял себе, как себя вести с подобной «цацей», что ей говорить, как улыбаться.