Евгения Грановская - Богиня Модильяни

Николай стоял посреди комнаты, сунув руки в карманы брюк. Взгляд его раскосых глаз был задумчивым.

– Где ты была? – спросил спокойно он, глядя на Анну из-под сдвинутых бровей.

– Гуляла, – ответила Анна, сбрасывая с узких ступней тесные туфельки.

– Ночью?

– Ты же хотел, чтобы я посмотрела Париж. Вот я и смотрела.

Николай стиснул зубы так, что на худых скулах обозначились желваки.

– Ночные прогулки небезопасны, – сказал он. – В Париже много хулиганов.

– Возможно, – согласилась Анна. – Но, судя по всему, по ночам они предпочитают спать.

Анна легла на диван, закрыла глаза и с наслаждением вытянула гудящие от усталости ноги. Николай подошел и присел на край дивана.

– Ты гуляла с Линьковым? – осведомился он своим обычным спокойным голосом.

– Нет, – ответила она, не открывая глаз.

– Тогда с кем?

– С друзьями. Коля, я умираю от усталости. Давай не будем больше об этом говорить.

Несколько секунд он хмуро разглядывал ее лицо, затем вздохнул:

– Ты права. В следующий раз, когда захочешь прогуляться ночью, скажи мне. Я пойду с тобой.

– И заведешь меня в этнографический музей? – улыбнулась Анна.

Гумилеву вдруг до смерти захотелось ее поцеловать. Он наклонился и припал к ее губам. Он ожидал, что она снова заговорит об усталости, но вместо этого Анна крепко обняла его. Мгновение – и сорванное платье полетело на пол. Вслед за ним полетели брюки и рубашка, их тела переплелись. Анна запрокинула голову и хрипло задышала…

Спустя полчаса они лежали на узком диване, укрывшись пледом, и курили папиросы.

– Анна, ты знаешь, что я предоставляю тебе полную свободу действий, но не стоит этим злоупотреблять. Я волнуюсь, когда по вечерам ты не со мной.

– Да, я знаю. – Она открыла глаза. – Коля…

– Что?

– Я тебя люблю.

Он улыбнулся:

– Неожиданное признание. Я тоже тебя люблю.

С минуту они молчали. Потом Анна заговорила снова:

– Коля?

– Да.

– Ты правда топился из-за меня в Сене?

– Угу.

– А о чем ты думал в тот момент?

– Я думал о том, что ты дура.

– Почему?

– Потому что только дура может отвергнуть такого мужчину, как я.

Анна засмеялась:

– Мне нравится, когда ты дурачишься. А что будет, когда я изменю тебе? Ты меня убьешь?

– Конечно.

– А его?

– Кого – его?

– Ну, того, с кем я тебе изменю.

– Его, пожалуй, не стану.

– Почему?

– Из чувства самосохранения. А вдруг он окажется сильнее меня?

Гумилев засмеялся.

– Дурень! – сказала Анна и улыбнулась. – Нет, а если серьезно?

– А если серьезно, то я перестреляю всех мужчин. Всех, кого только встречу на своем пути.

– За что? – удивилась Анна.

– За то, что они смотрят на тебя, видят тебя, мечтают о тебе. И за то, что каждый из них может стать твоим любовником. Ты ведь знаешь, что я не терплю конкуренции.

Анна провела пальцем по его худой груди.

– Значит, застрелишь?

– Угу.

– Жуть. Меня это пугает.

– Отлично.

– Но мне это нравится! Коля, а может, я сумасшедшая?

– Разумеется. Все женщины сумасшедшие.

– А что ты будешь чувствовать, когда направишь пистолет мне в грудь?

– Этого я еще не знаю, – ответил Гумилев. Подумал и добавил: – Но думаю, ощущение будет захватывающее.

– Пейте, Моди, пейте! Я угощаю!

Линьков хлопнул подвыпившего художника рукою по плечу. Модильяни поморщился.

– Я не хочу, чтобы вы называли меня Моди, – сказал он.

– Плевать я хотел на твое хотение, – проворчал Линьков по-русски. И тут же снова перешел на французский: – Кажется, теперь я имею право называть себя вашим другом. Я купил три ваши картины. Целых три!

– Это правда, – согласился Модильяни. – Зовите меня хоть пигмеем, только покупайте мои картины и впредь. Дьявол, как это приятно – иметь деньги!

– Еще приятнее их тратить, не правда ли? – Линьков засмеялся. – Погодите, Моди, дайте срок! Я еще сделаю вас знаменитым! Кстати, вы когда-нибудь пробовали гашиш?

Модильяни усмехнулся:

– Конечно. Пару раз. Но мне это не нужно.

– Чепуха, – дернул щекой Линьков. – Гашиш нужен всем. А тем более – художникам. Сейчас допьем эту бутылку и поедем в притон.

Модильяни нахмурился, а по его лицу пробежала тень.

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Возражения не принимаются! – оборвал его Линьков. – Я угощаю!

– Да, но я…

– Послушайте, Моди, вы хотите меня обидеть?

Модильяни смутился:

– Нет, но…

– А у нас в России нет бóльшего оскорбления, чем отказаться от угощения, преподнесенного от всей души!