Марина Серова - Русская мышеловка

К сожалению, простоватые тетки опознали во мне соотечественницу — выдала надпись на толстовке. Обе придвинулись ближе и радостно застрекотали:

— Ой, а вы русская, да?

— Как хорошо, что мы теперь не одни! Хоть одно человеческое лицо.

— А то и поговорить не с кем, представляете?

— Только по-своему лопочут, — пожаловалась та, что была старше. — А Толик нам обещал, что здесь все по-русски говорят. Обманул, получается.

Я понятия не имела, кто такой Толик, и ни малейшего желания выяснять это не было. Пришлось сделать суровое лицо и сказать:

— Извините, я что-то устала. И потом, я здесь ненадолго, вам лучше поискать другую компанию.

Грубо, признаю. Но терпеть болтовню этих кумушек — нет уж, увольте. Лучше попасть под лавину — больше шансов выбраться живой и в своем уме.

У соотечественниц вытянулись лица. Мне стало жаль бедняжек, как-никак они не виноваты, что в Швейцарии говорят по-немецки, по-итальянски, по-французски, конечно, по-английски и еще на диалектах отдельных кантонов, а вот по-русски почему-то не очень. Чтобы сгладить собственную грубость, я кивнула в сторону царственной особы и ее готической спутницы:

— Может быть, они составят вам компанию? Боюсь, я все время буду кататься на лыжах. Вы ведь не катаетесь, верно?

Вероятность того, что тетки окажутся сноубордистками или лыжницами профи-класса, была очень мала, я ничем не рисковала. Но отреагировали они странно — переглянулись с довольным видом, склонились ко мне и наперебой зашептали:

— Что вы! Что вы! Это же сама Сильвана Фаринелли!

— Кто, простите? — Имя показалось мне смутно знакомым.

— Но как же! Певица! Знаменитая певица, в опере поет. Она в прошлом году к нам в Сургут приезжала, выступала в нашем театре оперы и балета.

— Серьезно? — Я попыталась представить даму в громадной шубе на фоне бурильных установок.

— Мы ходили ее слушать. Толик нам билеты купил, по пятнадцать тысяч каждый! — похвасталась младшая.

— Потрясающе! — Старшая закатила глаза к потолку. — Такой голос! Надо же, мировая знаменитость, а приехала к нам в Сибирь, не побрезговала.

— А чего ей брезговать? — резонно рассудила вторая. — Денежки ведь не пахнут. А есть всем хочется.

— Кстати, кормят здесь — закачаешься! — цокнула языком старшая.

— Лучше, чем в санатории в Пицунде, — выдала ее сестрица.

Я почувствовала, что начинаю уставать от назойливой парочки, когда одна из соотечественниц предложила:

— Кстати, давайте познакомимся. Нам еще Новый год вместе встречать.

С тоской я представила эту картину.

— Очень приятно. Евгения Охотникова.

— А мы Вострецовы, Лиля и Тамара!

Н-да, теперь я поняла, кого эти сестрички так напоминают. Типичные пионерки, которые приехали в летний лагерь и уверены, что найдут здесь множество новых подружек.

— А вы в каком номере живете? — поинтересовалась Тамара. — Знаете, вечерами здесь так одиноко. Может, в картишки перекинемся, а?

Старшая из сестер Вострецовых многозначительно подвигала бровями.

— А вот, кажется, и суп! — Я решила, что долг вежливости отдан, и отодвинулась подальше от общительных сестер.

Персонал «Шварцберга», помимо хозяина и Леона, состоял из двух поварих и официантки Агнешки, которая, как я поняла, исполняла еще и обязанности горничной. Две коренастые особы, с полными руками, красными щеками и носами пуговкой, ловко разливали суп, а хорошенькая Агнешка разносила тарелки и подавала приборы. Что ж, если в отеле даже в праздничные дни так немноголюдно, работы у всех не слишком много.

Меня вполне устраивало такое положение дел. В конце концов, я приехала сюда не ради общения, а для того, чтобы отдохнуть от людей. Хотя не могу не признать, что в «Шварцберге» все-таки чересчур мрачно. Просто не верится, что сегодня 31 декабря. Постояльцы сидят с постными физиономиями и чинно хлебают грибной суп.

Вероятно, все дело в том, что Новый год с размахом привыкли отмечать только у нас, а в Европе этот день не имеет такого значения. Здесь настоящим праздником считается Рождество, которое положено отмечать исключительно в кругу близких.

У нас с тетушкой Милой как-то был забавный разговор на эту тему. Тетя всю жизнь преподавала в юридическом институте провинциального Тарасова, а большая часть этой жизни пришлась, понятно, на советские годы. Но под старость убежденная атеистка Мила, как многие в ее годы, начала задумываться о душе, как она это называла. Это-то еще полбеды, в конце концов, не вижу ничего плохого в том, чтобы человек, проживший добрых лет пятьдесят в стране, где бытие определяло сознание, уделил немного времени противоположной точке зрения. Проблема в том, что Мила иногда принималась доставать этой темой меня.